Главная
Библиотека | Креативы | СНЕГОВИК
Андрю… урод…
— Так вы что? Не приедете?
— Не!.. Уже не полу…тся! Половина один…го!
— Блядь!
— Про… ти, Лень… Мы, блин… — Связь оборвалась.
Он некоторое время тупо смотрел на умолкнувшую мобилку. Бросил ее в кресло. Сел сверху, обхватил руками голову. По душе поползла тоска, захотелось заскрежетать зубами.
Вот тебе и Новый год.
* * *
Снег за окнами продолжал падать.
Сраное Незабудкино, подумал Леня, выйдя на крыльцо. Край земли. И домой теперь хрен уедешь — машина небось по самые стекла в снегу.
Связь резко испортилась: внутри дома телефон вообще отказывался работать. Он отошел метров десять по подъездной дорожке, где снега было уже по икры, раз десять попытался соединиться с Пашей. Глухо. Мда… Хорошо, что еды на целую толпу. Недели две можно жить без проблем. Задрав голову к темному беззвездному небу, Леня кисло хохотнул над собственной невезучестью и сам себя тут же одернул — настолько пораженчески прозвучал этот смех. Снова поковырял мобилу: черта лысого, «абонент вне зоны». Охренеть как весело.
Толкнул калитку, вышел на дорогу, освещаемую одиноким покосившимся фонарем — тут недавно кто-то проехал на тракторе, оставив глубокие ребристые колеи. Перебираясь из одной канавки в другую, зачерпнул сапогом снега, заорал от злости. Прискакал обратно на крыльцо, вытряхнул снег, сплюнул. Надо было прогноз погоды смотреть — тогда бы как минимум снегоступы взял. Или вообще… в городе остался бы.
Зашел в дом, треснул еще водки. Вытащил из сумки новогоднюю газету, посмотрел колонку гидрометцентра. Черт-те что, никогда от этих брехунов правды не дождешься: пятница и суббота — «чисто», а снег возможен только в воскресенье, да и то небольшой. Вот козлы! Это ж как надо пить, чтоб такой циклон мимо носа пропустить? Не зря у американцев есть выражение «врет, как синоптик» — пора и здесь такое же завести…
За выбеленными изморозью оконными стеклами плескалась чернота, падали редкие снежинки. Никто уже не приедет — это понятно. Леня от души выругался и залил хвост фразы еще ста граммами «смирновки». Злость постепенно стала проходить. В доме заметно потеплело — или это ему самому просто жарко?
Лениво охлопал карманы в поисках сигарет, вытащил пачку фотографий. На обороте, под синей ленточкой, разнокалиберные карандашные цифры: «1990». Им как раз с Анькой было по 11. Ему — еще, а ей — уже.
Распустил ленту, полистал черно-белые фотоснимки с неровно обрезанными краями — это он фотографировать учился. Мыльниц тогда никаких не было, потому Леня года три таскался с папиным старым «ФЭДом». Потом, вскоре после Анькиной пропажи, нечаянно разбил камеру, а новую они так и не купили. Фотолабораторию отец тоже постепенно пропил. Вот, только фотки на память и сохранились…
Анька на участке, держит в руках вырванный с клубнями картофельный куст. Анька возле колодца, прижимает к груди пустое ведро. Анька сидит на крыльце, над чем-то хихикает. Губы черные, будто шелковицы объелась — это Ленька со своих сбережений ей на 8-е марта фиолетовую помаду подарил, такая как раз в моде была. Жалко, папа потом эту помаду выкинул... А вот они с ней вдвоем — держатся за руки, оба серьезные, наверное, отец за что-то отругал, возможно, за ту же помаду. На Леньке только светлые шорты, на сестре — полосатое платьице. Она его вообще почти не снимала, переодеться было просто не заставить — сразу в плач. Носила эти полоски в любой сезон. Папа как-то даже схитрил, подарил ей на день рожденья точно такое же платье, только сестра, растеряша, не проносила его и месяца. Пошла с соседской девочкой купаться на озеро, а там чего-то испугалась и прибежала обратно в одних трусиках. Ленька с отцом целый час расспрашивали ее, куда делась обнова, но Анька так и не вспомнила. Думали, будет море слез, но она горевала над пропажей, к счастью, недолго — все-таки имелась запаска. К вечеру уже успокоилась, рассказывала, улыбаясь, что первое платье всё равно «любит-любит» и при этом гладила себя ладошками по всему телу — так потешно, что даже папа перестал сердиться, хотя первоначально собирался Аньку наказать.
Леню обуяла меланхолия, — он сам не заметил, как глаза отяжелели, и по носу сползла слеза. Фотки посыпались с колен на пол. Где ты сейчас, Анька? — подумал он. — Куда делась, сестрица? Найду ли я тебя когда-то?
* * *
К полуночи он допил водку. В теплом помещении Леню развезло, и он, сбросив пальто, вывалился во двор — покурить и освежиться. Еще несколько раз набрал Пашин номер, но тот по-прежнему оставался недосягаем. К тому же окончательно сел мобильник. Леня понял, что забыл посмотреть время, а наручных часов у него нет. Ругаться не было уже ни сил, ни желания, так же как и докапываться до зарядного устройства, оставшегося в бардачке машины. Черт с ним, решил он, опуская телефон в карман джинсов.
Подошел к снеговику. За несколько часов тот оброс снегом, глаза-маслины почти полностью спрятались под кустистыми бровями, сигарета намокла и поникла — налипший на ней снег создавал впечатление торчащей козлиной бородки. В тусклом свете единственного уличного фонаря могло показаться, что суровый снеговик притопал сюда прямиком с киевского Майдана, где весь декабрь отстаивал свои предвыборные идеалы — темный квадрат лопаты, зажатой в снежной лапе, вполне подходил на роль революционного транспаранта.
Повинуясь внезапному импульсу, Леня тяжело потопал обратно в дом, задел дверь и чуть не упал. Из дома он вышел спустя пару минут, неся в руках шапку Деда Мороза и открытую бутылку шампанского, с которой по руке лилась, пузырясь углекислым газом и капая в снег, белая пена.
Дверь оставил открытой, чтобы на снеговика падал свет из дома. Криво нахлобучил на него шапку, отстранился, пожевал обветрившуюся губу — та тут же треснула — и невесело хохотнул. Потом посерьезнел и насупился. Некоторое время стол, глядя себе под ноги и сплевывая в снег кровь со слюной.
— Дедушка Мороз, — проговорил он невнятно, крутя в руках бутылку. — Ты видишь, какая жизнь… Какое она говно. Говно блядское. Мы тут одни с тобой, так давай выпьем хотя бы. А?
Снеговик молчал. Несильный ветер чуть заметно шевелил отяжелевшую оранжевую бахрому на его груди. Лениво подрагивал красный помпон, повисший сбоку бесформенной белой головы.
— И вот, это… вот так оно всё как-то. Я на днях электронную почту разгребал, а там новая услуга, на этом, на сервере ихнем — «напиши письмо деду Морозу». Такая, знаешь, детская хуйня, непонятно даже, на кого рассчитанная. Но это не важно. Я просто подумал тогда, что мне ничего не надо. — Он переложил бутылку в левую руку, стряхнул с правой вытекшее шампанское. — Ну то есть, не то чтобы у меня всё есть… А что просто мне не надо ничего. Видишь, я после Светки даже девушку новую заводить не стал. Ну их всех… Но это не важно, это тоже хуйня… Дедушка! Я вот о чем… Я же не понял… А понял только счас… Но другое понял. Фу, бля. Это… Я тебе не буду стишки рассказывать или там танцевать, я уже так натанцевался за этот год… Я тебя просто прошу…
Он
— Так вы что? Не приедете?
— Не!.. Уже не полу…тся! Половина один…го!
— Блядь!
— Про… ти, Лень… Мы, блин… — Связь оборвалась.
Он некоторое время тупо смотрел на умолкнувшую мобилку. Бросил ее в кресло. Сел сверху, обхватил руками голову. По душе поползла тоска, захотелось заскрежетать зубами.
Вот тебе и Новый год.
* * *
Снег за окнами продолжал падать.
Сраное Незабудкино, подумал Леня, выйдя на крыльцо. Край земли. И домой теперь хрен уедешь — машина небось по самые стекла в снегу.
Связь резко испортилась: внутри дома телефон вообще отказывался работать. Он отошел метров десять по подъездной дорожке, где снега было уже по икры, раз десять попытался соединиться с Пашей. Глухо. Мда… Хорошо, что еды на целую толпу. Недели две можно жить без проблем. Задрав голову к темному беззвездному небу, Леня кисло хохотнул над собственной невезучестью и сам себя тут же одернул — настолько пораженчески прозвучал этот смех. Снова поковырял мобилу: черта лысого, «абонент вне зоны». Охренеть как весело.
Толкнул калитку, вышел на дорогу, освещаемую одиноким покосившимся фонарем — тут недавно кто-то проехал на тракторе, оставив глубокие ребристые колеи. Перебираясь из одной канавки в другую, зачерпнул сапогом снега, заорал от злости. Прискакал обратно на крыльцо, вытряхнул снег, сплюнул. Надо было прогноз погоды смотреть — тогда бы как минимум снегоступы взял. Или вообще… в городе остался бы.
Зашел в дом, треснул еще водки. Вытащил из сумки новогоднюю газету, посмотрел колонку гидрометцентра. Черт-те что, никогда от этих брехунов правды не дождешься: пятница и суббота — «чисто», а снег возможен только в воскресенье, да и то небольшой. Вот козлы! Это ж как надо пить, чтоб такой циклон мимо носа пропустить? Не зря у американцев есть выражение «врет, как синоптик» — пора и здесь такое же завести…
За выбеленными изморозью оконными стеклами плескалась чернота, падали редкие снежинки. Никто уже не приедет — это понятно. Леня от души выругался и залил хвост фразы еще ста граммами «смирновки». Злость постепенно стала проходить. В доме заметно потеплело — или это ему самому просто жарко?
Лениво охлопал карманы в поисках сигарет, вытащил пачку фотографий. На обороте, под синей ленточкой, разнокалиберные карандашные цифры: «1990». Им как раз с Анькой было по 11. Ему — еще, а ей — уже.
Распустил ленту, полистал черно-белые фотоснимки с неровно обрезанными краями — это он фотографировать учился. Мыльниц тогда никаких не было, потому Леня года три таскался с папиным старым «ФЭДом». Потом, вскоре после Анькиной пропажи, нечаянно разбил камеру, а новую они так и не купили. Фотолабораторию отец тоже постепенно пропил. Вот, только фотки на память и сохранились…
Анька на участке, держит в руках вырванный с клубнями картофельный куст. Анька возле колодца, прижимает к груди пустое ведро. Анька сидит на крыльце, над чем-то хихикает. Губы черные, будто шелковицы объелась — это Ленька со своих сбережений ей на 8-е марта фиолетовую помаду подарил, такая как раз в моде была. Жалко, папа потом эту помаду выкинул... А вот они с ней вдвоем — держатся за руки, оба серьезные, наверное, отец за что-то отругал, возможно, за ту же помаду. На Леньке только светлые шорты, на сестре — полосатое платьице. Она его вообще почти не снимала, переодеться было просто не заставить — сразу в плач. Носила эти полоски в любой сезон. Папа как-то даже схитрил, подарил ей на день рожденья точно такое же платье, только сестра, растеряша, не проносила его и месяца. Пошла с соседской девочкой купаться на озеро, а там чего-то испугалась и прибежала обратно в одних трусиках. Ленька с отцом целый час расспрашивали ее, куда делась обнова, но Анька так и не вспомнила. Думали, будет море слез, но она горевала над пропажей, к счастью, недолго — все-таки имелась запаска. К вечеру уже успокоилась, рассказывала, улыбаясь, что первое платье всё равно «любит-любит» и при этом гладила себя ладошками по всему телу — так потешно, что даже папа перестал сердиться, хотя первоначально собирался Аньку наказать.
Леню обуяла меланхолия, — он сам не заметил, как глаза отяжелели, и по носу сползла слеза. Фотки посыпались с колен на пол. Где ты сейчас, Анька? — подумал он. — Куда делась, сестрица? Найду ли я тебя когда-то?
* * *
К полуночи он допил водку. В теплом помещении Леню развезло, и он, сбросив пальто, вывалился во двор — покурить и освежиться. Еще несколько раз набрал Пашин номер, но тот по-прежнему оставался недосягаем. К тому же окончательно сел мобильник. Леня понял, что забыл посмотреть время, а наручных часов у него нет. Ругаться не было уже ни сил, ни желания, так же как и докапываться до зарядного устройства, оставшегося в бардачке машины. Черт с ним, решил он, опуская телефон в карман джинсов.
Подошел к снеговику. За несколько часов тот оброс снегом, глаза-маслины почти полностью спрятались под кустистыми бровями, сигарета намокла и поникла — налипший на ней снег создавал впечатление торчащей козлиной бородки. В тусклом свете единственного уличного фонаря могло показаться, что суровый снеговик притопал сюда прямиком с киевского Майдана, где весь декабрь отстаивал свои предвыборные идеалы — темный квадрат лопаты, зажатой в снежной лапе, вполне подходил на роль революционного транспаранта.
Повинуясь внезапному импульсу, Леня тяжело потопал обратно в дом, задел дверь и чуть не упал. Из дома он вышел спустя пару минут, неся в руках шапку Деда Мороза и открытую бутылку шампанского, с которой по руке лилась, пузырясь углекислым газом и капая в снег, белая пена.
Дверь оставил открытой, чтобы на снеговика падал свет из дома. Криво нахлобучил на него шапку, отстранился, пожевал обветрившуюся губу — та тут же треснула — и невесело хохотнул. Потом посерьезнел и насупился. Некоторое время стол, глядя себе под ноги и сплевывая в снег кровь со слюной.
— Дедушка Мороз, — проговорил он невнятно, крутя в руках бутылку. — Ты видишь, какая жизнь… Какое она говно. Говно блядское. Мы тут одни с тобой, так давай выпьем хотя бы. А?
Снеговик молчал. Несильный ветер чуть заметно шевелил отяжелевшую оранжевую бахрому на его груди. Лениво подрагивал красный помпон, повисший сбоку бесформенной белой головы.
— И вот, это… вот так оно всё как-то. Я на днях электронную почту разгребал, а там новая услуга, на этом, на сервере ихнем — «напиши письмо деду Морозу». Такая, знаешь, детская хуйня, непонятно даже, на кого рассчитанная. Но это не важно. Я просто подумал тогда, что мне ничего не надо. — Он переложил бутылку в левую руку, стряхнул с правой вытекшее шампанское. — Ну то есть, не то чтобы у меня всё есть… А что просто мне не надо ничего. Видишь, я после Светки даже девушку новую заводить не стал. Ну их всех… Но это не важно, это тоже хуйня… Дедушка! Я вот о чем… Я же не понял… А понял только счас… Но другое понял. Фу, бля. Это… Я тебе не буду стишки рассказывать или там танцевать, я уже так натанцевался за этот год… Я тебя просто прошу…
Он
0 / 78