память плохая. Странная какая-то. То не могу вспомнить ничего, то иногда вдруг какая-нибудь фигня вдруг со всеми подробностями… прорывается. Прямо накрывает. Всё потому, что я много курю. Ясно, что не сигарет. Но как без этого? Без этого скучно. А бросить я в любой день могу, трава — это ведь не наркотик. Однако память, конечно, пошаливает. Слабеет. Вот эта херня вчерашняя — не знаю, как я ее вспомнил. Мог бы и не вспомнить.

Пойду бульбик свой проведаю. Пока этого мудака дома нет, можно раскуриться, а там видно будет. Про него — чуть позже.



* * *



Почему он мудак? Я поясню наконец-то: потому что пидор. Самый настоящий. Я не шучу. Вообще, страшно становится от некоторых фактов — достаточно в маршрутке послушать радио. Общество больно, говорю я вам, причем на всю голову. В каком-то американском штате разрешили пидорские браки… еще у них пидоров стали набирать в специальную армию… А третье тысячелетие, говорят, ЮНЕСКО обозначило голубым цветом. Что происходит с этим миром? Мне непонятно, объясните мне.

И, конечно же, это только мне могло в жизни так повезти, чтобы меня поселили в одну квартиру с пидарасом! Весело, да? А мне вот не весело ни хуя. Их, я считаю, в резервации надо отправлять, подальше от глаз людских, а не подселять к кому попало! Нина, тварь, услужила…

Я, к сожалению, не сразу раскумекал что к чему. Хотя бы потому, что с первого же дня наотрез отказался от общения с этим Яником. Очевидно, нутром какую-то лажу чуял еще тогда. Подозрительным он мне сразу показался, каким-то ненастоящим, ненатуральным. Ну разве нормальный пацан будет лезть к тебе в душу, еще не успев даже освоиться на новом месте? Нет, тут явно что-то было нечисто. Меня вообще эта манера с записками задела, потому я и проигнорировал первое послание. А ему хоть бы хны. Вернулся от своих предков, или к кому он там ездил, и тут же накатал мне новый месседж: «Уже вселился. Будешь дома – заходи в гости. Кстати, как тебя зовут? Я.» Вот думаю, блядь, а тебе-то какое дело? У Нинки, что ли, не мог спросить, когда вселялся? Но всё же пожалел его, приписал ниже фломастером: «Николай». Я ведь по накурке могу и добрым быть, правда, это быстро проходит… Записку, подумавши, отлепил и перевесил к нему на дверь — у меня тут личное жильё, а не доска объявлений. И спать пошел.

А утром на двери <опять же на своей> читаю: «Коля! Супер!» И немного ниже огромный смайлик пририсован. Облизывающийся.

Вот тогда я и понял, что он пидор. Грязный пед. Я же их присутствие сразу замечаю. Где запах, там и говно. А вся остальная переписка с этим поцом мои опасения только подтвердила.

Ненавижу пидоров! Не-на-ви-жу. Блядь. Сука. За что мне такое счастье?



* * *



Меня отмудохали. Тот самый учитель музыки, в кабинете которого повесили портрет Лысенко. Он оказался здоровенным уебком под два метра, с такими клешнями, что ими надо на БАМе костыли в шпалы забивать, а не пианино насиловать. Я пришел с утра в школу, чтобы получить вторую половину за композитора, а он выскочил из учительской, схватил меня за грудки, ну и… подрались немного. Он меня, конечно, помял как грушу, но я ему в тоже врезать успел пару раз, — очки, кажется, сломал. Нас в итоге директор разнимал. Педагогишка сраный, как таких вообще в школу пускают?

Не знаю как так получилось, но наверно я на него очень зол был, когда Лысенко этого переделывал. Оказывается, если смотреть на портрет, но не фокусировать взгляд, то картинка расползается и получается рельефное слово «пидор» у этого композитора через весь пиджак. Как я это сумел нарисовать — ума не приложу. Я вообще не помню, как я портрет попорченный восстанавливал и как отвозил в школу — наверно, в тот день выкурил больше обычного. <Сейчас такое говно вместо ганджубаса из Джанкоя гонят, что приходится брать не качеством, а количеством. Случаются побочные эффекты. Вот смотришь, бывает, на рисунок, а потом думаешь – когда я это рисовал? Только ответа нет — в голове одна пустота звенит.>

И учителя этого я не помню. Зато он меня, наверное, запомнил хорошо — по роже врезал так, что чуть зубы не вылетели. Я так понимаю, он сам пидор. Сказал, что из-за таких уродов, как я, дети начинают материться с первого класса. Ага, конечно. Моралист хуев нашелся. Благодаря мне дети хотя бы могут узнать, как их учителя зовут по-настоящему. А из-за таких, как он, они к третьему классу становятся жопошниками и хуесосами!

Губы разбиты. Не пойду на занятия сегодня.

А портрет они даже перерисовать не просили — просто выкинули его. Жалко труда, но зато деньги не отобрали — те, что в прошлый раз заплатили. Да пусть бы попробовали…



* * *



С финансами получилось тупо очень. Я прикинул, что шмаль на исходе, а еще надо неделю как-то жить. Просто отчаянье — даже обратиться не к кому. Три года тут живу, а вокруг одна пустота… Деньги, вообще, были. Но чтобы купить травы и еще неделю потом жить — этого недостаточно. Хватило бы только на что-то одно. И что теперь? Выходные, а я как придурок, сижу, боюсь копейку потратить…

С утра нарезал ватмана, взял карандаши, складной стульчик рыболовный и пошел в парк Чкалова. Никогда не делал так, и мелков у меня нет, но не вагоны же разгружать? Пристроился там к художникам возле озера с лебедями, сел. Подходит тут же один мудила с пузом, волосы сальные, как уши у спаниеля. Говорит:

— Парень, а кто тебе разрешал тут устраиваться? Это наше место.

Я повернулся к остальным, типа, видели вы такое? А они с такой ненавистью на меня уставились, будто я им хлеб отбиваю. Морды престарелые, испитые — несостоявшиеся гении.

— Ты лучше иди отсюда, — мудила продолжает. — Куда-нибудь. Я ясно выразился?

И никакой поддержки со стороны, понятно. Я молчу. Еще один, в белом грязном картузе, слез со своей табуретки, подваливает:

— Тебе чего, повторять надо?

Ну хули. Встал и ушел. Обошел озеро, там под ивами сел, уперся в дерево спиной. Написал на табличке: «Нарисую ваш портрет». За четыре часа никто не повелся. Только девочка какая-то прицепилась со своими копейками. Ну, нарисовал ее от скуки. А потом солнце передвинулось, меня сморило.

Просыпаюсь — уже сумерки. На земле лежу. Стульчик мой полосатый исчез. Я за карман: денег нет. Вообще нет! Деньги спиздила какая-то сволочь. И еще увела пачку карандашей «Эберхард Фабер». Мудаки, на хрена им карандаши-то сдались?

Я чуть не завыл. Пиздец просто какой-то. Домой пришел пешком. Ситуация — хоть вешайся. Зашел, присел в прихожей, ноги гудят. Тут чувствую: под жопой что-то хрустит. Встал, включил свет: листок бумаги на табуретке. Приподнимаю — там деньги. Три сотенки веером. И написано на листке крупно: «НИНЕ». А ниже: «Прошу прощения, вынужден уехать. На всякий случай оставляю плату на месяц вперед. Мне здесь нравится. Я.»

Вот сука, думаю. Нравится ему здесь.

Короче, это было вчера. А сегодня я с утра купил шмали, чаю и вермишели. А что мне оставалось делать??



* * *



Блин, его всего три дня не было. Называется: «уехал». Разве так уезжают? Вот на год — это я понимаю… А три