дня — ерунда. Слишком мало.

Я ему на табуретке записку оставлял: «Спасибо». Нейтральную такую записку. А сегодня она исчезла. Вроде бы он схавал… Но что дальше? Хуй знает. Всё равно он пидор, так ему и надо. Что-нибудь придумаю.

А деньги я уже почти потратил. И даже не помню куда. Блин, меньше курить надо…



* * *



Автобус трясется, как две ебущиеся кучи консервных банок. Такие каракули получаются, что хуй чего разберешь потом. Но это похеру, мне главное выписаться, а то за Алексеевкой кочки пойдут, ухабы всякие — там вообще сливайте воду.

Я заметил, с тех пор, как этот гад появился, меня совсем трава нагребать перестала. Вроде бы купил самого яду, а эффект — ниже ватерлинии. Постоянно на измену пробивает, вместо светлого хорошего прихода всякая хуйня мерещится. Я покурил пару раз, потом пожаловался своему барыге, так он на меня обиделся — говорит, если бы трава была херовая, ему бы давно яйца оторвали. Я ему верю. Это всё из-за пидора. Просто на ощущения повлияла психология, психосоматика, д… (неразборчиво) или как там эта херотень называется… Стресс, короче.

Вчера пришел домой, поспал, потом проснулся — чувствую, неуютно мне как-то. Всё тело затекло. На часах полтретьего ночи. Пытался порисовать — руки потеют, дергаются, грифель крошится, ватман прорывает. Набросал схематически мужика с огромным мечом, потом стал рисовать убитого им пидора с тремя головами. Только вместо пидора что-то совсем страшное начало получаться. Гнойное, корявое, бесформенное. Меня аж затошнило. Не выдержал, перечеркал всю картинку крест-накрест и ватман пополам разодрал. Бросил обрывки в угол, к грязным носкам.

Вот сучий автобус, не может ехать мягче. Заебал уже …м! (неразборчиво)

Короче, послонялся по комнате немного. Потом забил папиросу, чтобы помедитировать и стресс снять <я еще до универа частенько медитацией головную боль снимал, йог один знакомый научил.>. Лег, закрыл глаза. Только расслабился как следует, слышу — где-то за стеной музыка играет. Классика какая-то. Отлично, думаю, есть на чем сосредоточиться. Музыка — это прикольней, чем мантры. Слушал-слушал сначала, уже почти дхараны достиг, а потом до меня доходит: да ведь это же Чайковский! Пидор бородатый! Меня от такой мерзости резко из пратьяхары выбросило, и тут уже по-настоящему, реально затошнило. Бросился к двери, уже за ручку схватился, а повернуть ее боюсь. Ст… (неразборчиво) такой. И в голове дикая мысль, что сосед специально меня своей музыкой из комнаты выкурить решил, а сам за дверью стоит. Голый. С горящими глазами. И со стоячим хуем. Я это настолько воочию представил, что у меня диафрагма сжалась, колени сложились, как портшез, и я обрыгался прямо на обои. Стою, слюни горькие роняю, из глаз течет, плакать от стыда и злости хочется. Как маленький. И убирать всё это нет совершенно никакого желания. Побежал обратно на диван и пододеяльником накрылся. Лежал так, дрожал. Прислушивался к шорохам разным. Потом вырубился.

А утром настала суббота, я отколупал с ленолиума свой ужин и свалил на выходные к родителям. Насрать мне на все эти обкуренные ночные страхи, которыми я сам себя же и подпитываю, и на пидора насрать. Я не потому уехал, мне просто деньги снова нужны.

А, вот. На дверях еще висела записочка: «Сегодня днем я дома. Надеюсь, мы наконец-то пересечемся. Я.»

Я ее оторвал и выкинул нахуй. А сам — на цыпочках и за дв... (неразборчиво) По-бы… по-быс… (зачеркнуто, неразборчиво) …лядь, су… ука! ДА Н…, Б…, Е… РОТ КО…ЧКИ!!! (всё неразборчиво и грубо замарано, ручкой прорваны листы)



* * *



АЛЬБОМ С КАРЛСОНОМ НА ОБЛОЖКЕ



На крыше хорошо так. Ласточки летают, кричат. Я помню, как сидел тут в детстве с альбомом для рисования. Так же как и сейчас. В альбоме даже несколько тех рисунков сохранилось — кривые, конечно, но все-таки мои. А на обратной стороне листа я сейчас пишу гелевой ручкой, положив альбом на колено. Так это странно: писать о том, что пишешь. Два одновременных процесса в одном. Пишу «пишу». Забавно.

Я не всегда так к пидорам относился. Когда-то мне на них было похуй. До школьного выпускного. Я же, в общем-то, не просто так из Зеленотравенска уехал. Была причина. Никогда никому об этом не рассказывал. Но здесь можно. Всё равно никто не увидит.

Короче, я в детстве не мог похвастаться, что у меня много друзей. Их вообще много не бывает. Но один все-таки имелся. Миха. У него отец, вдовый Петр Демьянович, или просто дядя Петя, работал на местном горно-обогатительном комбинате. На этот ГОК пахало полгорода, и мой папаша, кстати, тоже. Они с дядей Петей почти не общались — тот был поближе к начальству, зашибал намного больше и помимо этого постоянно мотался по разным загранкам. Отец его, я знаю, всегда недолюбливал и критиковал за всю хуйню. При мне он ничего, конечно, не говорил, а вот матери на кухне частенько жаловался, аж через стену было слышно: мол, Левин мудак и выскочка, опять в Германию рванул на месяц. Мать ему: а ты немецкий знаешь? Нет? Ну так чем он тебе виноват? Человек деньги зарабатывает. А ты меньше пил бы лучше… Может, хоть на новую машину накопил бы…

Про машину это она так, больше для острастки. Сама после того случая сотрясение лечила. Но отец иронии не понимал и, разойдясь, начинал ругаться по-настоящему. Крыл матом заодно дяди Петину лиловую «ауди». Короче, он его не особо жаловал, хотя старался показать, что ему параллельно. Зато я с его сыном Петра Демьяновича дружил, пускай он и был на год младше. Мне импонировало, что при таком «крутом» отце он никогда не задавался, не хвастался и вообще вел себя скромно.

У Михи постоянно была свободная хата — настоящая драгоценность для подростка. Да и не для подростка тоже. Там я впервые попробовал траву. Там мы слушали «Сектор газа», обсуждали баб, рассматривали польские порножурналы — у дяди Пети их целый ящик был заныкан в шкафу под костюмами. Встречались там иногда и журналы, где кроме голых баб позировали еще голые мужики со здоровенными хуями, хотя мне тогда не приходило в голову, что дядя Петя после смерти жены мог сдвинуться куда-то не в ту сторону. Тем более, я был уверен, что Миха рассказал бы мне, если бы заметил за ним что-то неправильное. А Миха не проявлял никакого беспокойства. Он вообще разговаривал мало. Больше слушал.

Друг всегда чувствовал, где меня нужно искать, если у меня болела башка или была депрессуха. Придет на крышу, сядет рядом и смотрит, как я рисую. Всегда на одном месте — вот прямо здесь, на битуме, возле трубы. Так получилось, что он был единственным человеком, чье присутствие меня не напрягало. На всех остальных я вызверялся так, что в доме напротив звенели стекла. А на день рожденья он мне как-то подарил пачку карандашей «Эберхард Фабер». Очень хороших карандашей. Я не знаю, что может быть круче. У нас они не продавались, — наверное, он отцу заказывал... А теперь у меня эти карандаши украли.

У Михи у первого на нашей улице появилась игровая приставка «Сони Плестейшн». Я часто приходит к нему, и мы играли на два джойстика в третий «Теккен». Или смотрели