Никто. Пустышка. Пережиток прошлого. Меня для них не существует. Вот и сижу здесь, подальше от всех этих рож. Зато говорящие жестянки не достают. Они же везде, везде!

— Не совсем так, — возразил я, чувствуя, что хмелею. — Меня поселили в таком гадюшнике, что там даже роботы не водятся. Зато хоть какая-то крыша над головой…

— Лажа это всё. Мне сначала тоже дали местечко, а потом оказалось, что эти дома вышли из моды и весь квартал идет под снос. Поселился в другом районе — и через полгода повторилось то же самое. Счас там построили виллы для больших шишек. Они нас вообще за людей не держат, гоняют туда-сюда… А я не овца, чтобы от бульдозеров бегать.

— Так что, на свалке лучше, что ли?

— Для меня — да. Тут спокойнее, шума нет. Я себе хибарку оборудовал. Хотя, слыхал от ребят с Юго-Запада, свалки тоже сносить собираются. И я им верю, ёпт. С утра прилетал джет из города, чего-то рахнюхивал и камерой своей щелкал. А я тебе вот что скажу… — Валентин огляделся, наклонился к моему уху и громко зашептал, дыша ядерным перегаром: — Пусть только попробуют сунуться… Я тут нашел взрывчатку. Если припрутся эти лупоглазые — взлетят на воздух. И не смотри так… Я не бурильщик по профессии, неправду сказал. Десять лет от китаёзов нефтяные вышки охранял, так что с железяками справлюсь как-нибудь!

Он куда-то ушел на пару минут и, вернувшись, поставил на огонь жестяную банку.

— Фасоль. Дрянь редкостная, меня от нее пучит. Желудок уже не тот. Но не фастфуд, и то хорошо. А баб местных видел? Красивые, ага. Теперешние все красивые… — Бомж вздохнул. — Только крутить их на «это самое» бесполезно. Я сто раз обломался и плюнул. Тут совсем другие порядки, всё с ног на голову. Не народ — растения безмозглые. Что главная жестянка придумает — то им и хорошо…

— А Президент?

— А что Президент? Ему до задницы. И вообще всем всё до задницы — ничего не хотят и не умеют. Все равно что эмиграцию попал, елки-палки…

Я поинтересовался, зачем Валентин сжигает книги.

— Так это дерьмо, а не книги, — сказал Валентин, плюнув в костер. — Журналы для хакеров. Кто-то выбросил макулатуру. Двадцать второй век — это уже древняя история, всё давно устарело. Сколько тут живу, ни разу не видел, чтобы кто-то своими руками хоть лампочку вкрутил! Они пользуются компьютерами, но давно разучились их делать, всё на Машину свою свалили. Технари совсем перевелись. И чтива, ёкарный бабай, никакого нет. Я пытался искать детективы, но ни черта не нашел. А греться чем-то надо. Да куда ты в костер лезешь, вон там целый контейнер этого мусора — бери и читай, если умеешь. А если порыться как следует, можно и полезное что-то откопать. Я вот сапоги резиновые нашел, целую кучу. В самый раз по дерьму ходить — сейчас таких уже не делают. А на роликах своих пусть сами катаются…

Я поблагодарил своего нового друга за гостеприимство и ушел, пообещав навещать его. Хотя уже знал, что сил на это у меня не хватит. С собой я унес пачку журналов.



В одном из этих журнальчиков я и вычитал про киберджиннов — парней, которые забавлялись тем, что сливали свою личность на микрокомпьютер и отправляли гулять отдельно от тела. Тело после этого вскоре погибало, но тинейджеров-самоубийц хватало везде и всегда, так что авторы статьи особо не истерили по столь мелкому поводу. На нескольких страницах приводились подробные схемы и красочные иллюстрации со сносками.

Я решил этим воспользоваться. С утра, правда, не смог встать, но потом отхаркался кровью, и меня слегка отпустило. Следовало спешить. Организм протестовал, и свет то и дело норовил померкнуть в глазах, но пережитый испуг подстегивал меня.

Делая остановки на углу каждого квартала, чтобы отдышаться и свериться по карте, я кое-как доволокся до Технологического музея. Мышью пересек пустынный холл, где на обозрение были выставлены каменный топор и грубое деревянное колесо, доехал на лифте до этажа, представляющего двадцать второй век и отправился к хакерским стендам. В центре зала торчала на мраморном постаменте небольшая бронзовая статуэтка. Присмотревшись, я узнал копию роденовского «Мыслителя». Здесь меня опять прихватило, и если бы я не пренебрег завтраком, то непременно наблевал бы на ковер.

Терять было нечего. Я поднялся на ноги и попытался снять «Мыслителя» с постамента. Тот держался крепко. Поразмыслив, я спустился на лифте вниз и через несколько минут вернулся, сжимая в руках колесо и каменный топор. Колесом я заклинил двери лифта. С топором же отправился в зал. Кража первых экспонатов прошла без эксцессов, и совершать дальнейшие преступления было уже легче. Сначала я перебил все камеры слежения, а потом расколотил — правда, не с первого раза — толстое стекло, за которым находились нужные мне предметы.

Микросхем я не увидел. В поле зрения присутствовал только головной электронный телескоп с магнитными линзами. Издевательская табличка сообщала маленькими буквами, что схемы выложены здесь же на сукне. Я повертел микроскоп в руках, пытаясь отыскать кнопку включения, но она не упорно находилась. Уши уловили едва слышное жужжание второго лифта — не по мою ли это душу? В утренний час зал еще пустовал, но ползать с лупой времени явно не было. Оставалось верить. Стараясь не дышать на ткань, я аккуратно завязал ее мешочком, сунул в рюкзак микроскоп и уже в дверях столкнулся с роботами-уборщиками. Без всякого выражения зыркнув на меня своими выпуклыми очами, тупые машинки с один голос поинтересовались, не нужна ли какая помощь.

— Спасибо, сам справлюсь, — выкашлял я, забрасывая рюкзак за спину. — А вот за той статуей спрятался один нехороший тип, вам следует им заняться, и побыстрей.

Железяки обменялись тревожными щелчками, и в их суставчатых лапах мгновенно выросло по короткой дубинке. Охренеть! Выходит, не такие уж они и безобидные — я порадовался, что вовремя спрятал топор за спину. Дождавшись, пока роботы отъедут на порядочное расстояние, вытер кровь с подбородка, разбил кнопки обоих лифтов, вскочил в закрывающиеся двери и спустился вниз.



Дома я внимательно рассмотрел чудовищно мелкие детальки и отобрал несколько нужных. С перепайкой схем пришлось провозиться до вечера. Оказалось ничего сложного: найденный среди деталей паяльник с этим справился, хотя работать с микроскопом, надетым на голову, было жутко неудобно. Делать это пришлось с помощь пинцета. Мозги уже почти ничего не соображали, и я несколько раз прошил себе паяльником пальцы — ощущение было, как от осиных уколов.

Напоследок присобачил линзы. Потом с невольной дрожью в пальцах активизировал получившееся устройство, стянул очки, лег на водяную кровать и пронаблюдал, как мир преображается.

Собственно, ничего особенного не произошло. Если призвать на помощь расхожий штамп, каким в дешевом палп-фикшне описывается выход души из тела, то можно сказать так: я покинул собственное тело и завис под потолком. Хотя нет, это слишком грубо и не отражает сути. Попытка номер два: представьте, что вы ненадолго зажмурились, а когда открыли глаза, вокруг что-то неуловимо изменилось. Представили?