на хрен преподавание истории в школе, Макеев, грешивший до того написанием статеек в местные газеты, бросился в пучину журналистики с головой и неожиданно для всех вынырнул верхом на рыбе-пиле. Он сам оказался этой рыбой, пилил всё, что попадалось на пути, и за зубастость его быстро начали уважать новые коллеги.

Работать журналистом было интересно. После развала Союза газеты рождались и умирали, но Макеев всегда умудрялся словить направление ветра, уйти под воду и вынырнуть в очередной тихой гавани, которую скоро наполнял скрежет его бензопилы. Опилки летели во все стороны, а конкуренты завидовали, потому что даже в самые отстойные годы у него всегда было хлебно с заказами. Любимой его шуткой, от которой у газетных главредов немедленно повышалось давление, а у него — зарплата, было обещание уйти на телевиденье, чтобы делать собственный проект. Макеев и правда обладал достаточно киногеничной для информационного киллера внешностью. В это время скончался его отец, оставив фирмочку, которая была продана без особых раздумий, так как заниматься торговлей майонеза Макееву было совершенно не в кайф.

Отцы города называли его по имени-отчеству, уважали, улыбались и похлопывали по плечу. Соседи обсуждали статьи за доминошным столом и при встрече во дворе подмигивали. Макеев сиял на своей творческой орбите — с достоинством и шиком. Светило журналистики не вылезало из злачных мест, тратило деньги направо и налево, отстегивало друзьям без отдачи, запросто перепуливало конкурентам заказы, на которые не хватало своего времени, и вообще чувствовало себя вполне комфортно, не заботясь мыслями о завтрашнем дне.

Зато такими мыслями озаботилась его жена, которая все еще преподавала в школе математику и калькулятор в руках держать не разучилась. Подсчитав однажды вечером, что просаженных Макеевым денег хватило бы уже на собственный дом в хорошем районе, тихая мышь неожиданно восстала, устроила некрасивую сцену с разбиванием тарелок и, заявив, что находит в отсутствии совместных детей некий знак свыше, ушла ночевать к родителям. Через неделю они оформили развод.

С опозданием ужаснувшись случившемуся, Макеев схватился за голову и немедля запил, благо работа сама к этому располагала, и без наливайки не обходилось почти ни одно денежное интервью. Бутылочная тара в квартире постепенно вытеснила мебель, а потом и заменила ее. Много месяцев подряд Макеев планомерно устранял зияние душевной лакуны любыми горючими жидкостями, но те уходили словно в воронку — лишь постанывали почки с печенью — и с утра начинался всё тот же день сурка. Полтора года пролетели в совершенно неразборчивом винно-водочном угаре, после чего рыба-пила однажды обнаружила себя не в лагуне, не в луже и даже не на отмели — в пустыне. Без заказов, репутации и каких-либо средств к существованию. Все СМИ, прежде страстно желавшие переманить его к себе, в одночасье захлопнули перед Макеевым свои двери. На ТВ его внешность нашли слишком помятой, а на радио придрались к осипшему голосу.

Макеев понял, что рыба-пила… в общем, она пила, пила и куда-то приплыла. Торможение было долгим и некомфортным: машину всё же пришлось продать, телевизор тоже, и только после этого журналист, горестно вздохнув, подшился, потому что чудом уцелевший компьютер ему еще был нужен для работы. Но, вопреки ожиданиям, жена не вернулась, а «возвращение в большой спорт» не состоялось. Макеева по-прежнему чурались коллеги, связываться с ним никто не хотел, и оставленная когда-то школа им почему-то побрезговала. Соседи по подъезду прятали лицо и старались проскользнуть мимо.

Кое-что понимал в его проблеме только карикатурист Ленька Зеленский, от которого тоже с треском уходила жена. Но к нему жена вернулась, а к Макееву нет.

В конце концов обеззубевшую пилу подобрал Миша Белкин — удачливый юный негодяй, в классе у которого Макеев на заре своего преподавательства читал всемирную историю. Миша, или Михаил, как он теперь требовал себя называть, беспроблемно отучился на журфаке, взял денег у папы и перекупил дышавшую на ладан «Витрину», в которой тремя годами ранее проходил университетскую практику. В довесок к газете он с радостью прикупил и Макеева, который к тому моменту вот уже который месяц ошивался без дела и был рад любой работе.

В «Витрине» досиживали свои годы до пенсии три калеки из древней советско-нафталиновой гвардии, во время практики не раз наставлявших «молодого» на путь истинный. Мстительный «молодой» им это хорошо припомнил. Больше всего же он дрючил Макеева, от которого в школе не раз получал по рукам линейкой за обрисовывание учебников шариковой ручкой. Возмужавший Белкин теперь изводил своего бывшего учителя «тыканьем», придирался по любому поводу, нещадно критиковал его материалы и постоянно намекал на алкогольное прошлое, заставляя скрипеть зубами в бессильной злобе.

— Присаживайтесь, посмотрим, — Кац пощелкал кнопками ноутбука. — Эту рекламу не взяли на ТВ — пока не взяли — но я думаю, что все удастся уладить.

Очнувшийся от тяжких дум Макеев взглянул на плоский монитор, где на фоне радужных переливов, живо напомнивших настенную роспись в соседнем зале, корчилась рекламная барышня с тупой отрепетированной улыбкой. Нарезка была жестковата: со стороны могло показаться, что девушку дрючит человек-невидимка. Выгнувшись в последний раз, она испустила долгий стон и затихла с закрытыми глазами. Прокатилась красная заставка «Магии вкуса», и ролик кончился.

— Очень рискованно, — хмыкнул сбитый с толку Макеев. — И почему, извините, в кадре нет еды?

— Хе-хех, — рассмеялся довольный Кац, потирая руки. — Вы, как и все, мыслите старыми категориями! У нас же тут не едят.

— Погодите. Но у вас же ресторан?

— Не просто ресторан, а ресторан нового формата! К нам будут приходить наслаждаться вкусом, а не двигать челюстями! Хотя я вас вполне понимаю: ведь это так необычно…

Журналист молчал, с трудом ворочая мозгами. Проклятый Белкин натрепал ему, что из Европы приперся богатый еврей-диссидент, чтобы открыть новую забегаловку с необычной жратвой. А тут жратвой, оказывается, и не пахнет…

Обнаружить свое незнание было стыдно. Ругая в мыслях начальника, Макеев осторожно спросил:

— И каким же образом вы, э-э… осуществляете свое обслуживание?

— О, это самый главный вопрос. Понимаете, — взволнованно затараторил с усилившимся втрое акцентом Кац, расхаживая по зальчику, — когда я был голоштанным мальчишкой, наша семья жила… не очень хорошо жила, да. Иногда не хватало даже на хлеб. И мой папа сильно не любил советскую власть. Зато в Европе у нас жил дядя. И вот папа, он устроил скандал и переправил меня к дяде… А самого его отправили в психушку, чтоб не шумел, представляете?

Ресторатор замолк, погрузившись в воспоминания.

— Так-так, — подбодрил его Макеев.

— А дядя… Мой старый дядя не принял меня, — пожаловался коротышка. — Он только позволил мне работать у него на кухне за еду. Да, я забыл сказать, что дядя был шеф-поваром в дорогом ресторане.

— И вы?…

— И я… И я работал там, драил полы, мыл посуду… несчастный