Антонова разбудили ночью, в начале второго. Удар по спинке койки заставил его подскочить и, бессмысленно хлопая глазами, попытаться разглядеть в полумраке казармы три темных силуэта, резко выделявшихся на фоне ночного освещения.
“Где я? Что это? Это не со мной!” - сонный мозг отказывался участвовать в происходящем.
- Чё, сука, крепко спим? - свистящий шепот сержанта Самохвалова разорвал пелену отупения и реальность холодной слизью заползла в сердце и легкие.
Самохвалов, Стеценко, Кошкин.

***

Позавчера они подсели на ужине к Антонову, шуганув остальной молодняк за другой стол. Самохвалов и Кошкин напротив, Стеценко с правого бока. Звякнули жестяные тарелки с пайкой масла.
Жевать холодные макароны стало невыносимо. Во рту пересохло.
- Как служба, боец? - скаля ровные крупные зубы, подмигнул Кошкин.
Антонов кашлянул в кулак и хриплым голосом заученно ответил:
- Вешаюсь.
Кошкин заржал, забарабанил пальцами по темному дереву стола, подмигивая друзьям.
- А сколько дедушкам осталось? - сдвинул домиком белобрысые брови Стеценко.
“Рыбу съели - день прошел” - вспомнил Антонов выученную в карантине присказку и отрапортовал:
- После ужина будет двадцать один.

“Вроде, обойдется без доёбки”, - промелькнула надехда.

Самохвалов растянул толстые губы:
- На, душара, маслица от дедушек, - ковшеобразная ладонь придвинула пайки.
Антонов быстро размазал все три бледно-желтые шайбочки по серому ломтю хлеба. Вопросительно глянул.
- Ешь, ешь, - разрешающе кивнул Самохвалов.

Антонов начал жевать бутерброд, запивая остывшим, приторно-сладким чаем. Беспокоило то, что троица, выполнив ритуал “стодневки”, не уходила, а напротив, пристально его разглядывала.
Самохвалов - спокойно и внимательно.
Кошкин - бегая глазами по его лицу.
Стеценко- тупо и равнодушно.

“Нет, доёбка все-таки будет”.

Словно в подтверждение мелькнувшей догадки, Кошкин, ёрзая всем телом по лавке и постукивая ладонью по столу, отрывисто произнес:
- Слышь, боец... Тут такое дело... Ты у нас умный, студент, в университете учился... Твой призыв тебя уважает. Это правильно, это ты молодец. Послужишь маленько - крутым дедом станешь, круче нас, бля! - озираясь на товарищей, затрясся мелким смехом Кошкин.
“И чего он ржет все время? Без остановки ведь ржет, даже во сне иногда. Может, болезнь это какая-нибудь психическая?” - с грустью подумал Антонов, но его мысли были прерваны голосом Самохвалова:
- Короче так, служивый. Ты парень ничё, я к тебе давно приглядываюсь. Службу шаришь, тормоза не включаешь. Пацан ты вроде толковый. Сержантом хочешь быть? - Самохвалов искоса глянул на собственные лычки, перевел взгляд на Антонова, подмигнул.
Антонов слабо улыбнулся в ответ:
- Послужу - посмотрим, товарищ сержант. Сейчас мне о лычках мечтать по сроку службы не положено.
Стеценко довольно хмыкнул.
Кошкин же юлой завертелся на лавке:
- Шарит, шарит боец, бля! Не ошиблись в пацане мы!

Сержант поднял ладонь с растопыренными пальцами-сардельками. Кошкин умолк. Самохвалов сцепил руки перед собой и повращал большими пальцами, задумчиво глядя на них. Наконец поднял взгляд.
- Это ты, боец, правильно сказал. Там видно будет. А пока... - Самохвалов расцепил пальцы, вытянул руки вверх и с хрустом, слышимом даже сквозь гул столовой, потянулся. - А пока назначаю тебя старостой твоего призыва в нашем взводе. Будешь вроде как сержант над ними. Мне помогать.

Антонов отложил недоеденный хлеб. С трудом проглотил комок. Ворот гимнастерки больно врезался в шею. Это новаторство в положении о воинских званиях не сулило ничего хорошего.
- Что делать надо? - вопрос прозвучал сдавленно, будто Антонова душили.
- Служить, сынок, как дед служил, - подал голос Стеценко.
- А дед на службу хуй ложил! - тотчас подхватил Кошкин и затрясся, завертелся, ударяя в раскрытую ладонь кулаком. Тявкающий смех перешел в тонкие всхлипывания.
“Больной, точно - больной”, - с сожалением посмотрел Антонов на старослужащего.

- Что делать, говоришь? - Самохвалов пожал плечами. - Да ничего особенного, так, по мелочи... Что скажем, то и делать. Ну а мы тебя в обиду не дадим. Хавчика, если надо, подкинем, курева там... Ты не боись, стучать на своих тебя никто не заставляет. Да мне и на хер это не надо, я не взводный и не ротный. Это кускам да шакалам подавай: кто, да что, да как...
Сержант сплюнул под стол. Огляделся. Столовая наполовину опустела. С мойки доносился грохот посуды.
- Так, рубай быстро хавчик, через пять минут построение, - Самохвалов приподнялся из-за стола.
Кошкин и Стеценко встали. Линялые хэбэшки расстегнуты до груди, пилотки за ремнём, руки в карманах ушитых галифе, голенища сапог подвернуты.
Гордость и краса Советской Армии.

- Так что делать-то надо, товарищ сержант? - быстро дожевывая хлеб, тоже поднялся Антонов, собирая на поднос пустые тарелки.
Самохвалов оперся о стол. Дунул, оттопырив нижнюю губу, на чуб, свисающий на глаза.
- По пятерке с зарплаты со своих собирать будешь, плюс по чирику сверху , с каждого в месяц. В фонд помощи дембелям Советской Армии, так сказать. Вам, духам, деньги ни к чему, в чипок вам ходить не положено...
- Домашние пирожки еще не высрали, - встрял хохочущий Кошкин.
Стеценко гулко ухнул.
Самохвалов кивнул.
- Вот именно... А нам, сам понимаешь, за два года отъесться- отпиться надо, с ветерком до дому прокатиться... Старших надо уважать, старшим надо помогать. Да ты не бзди, и своим скажи, чтоб не жидились. Будет и на вашей улице праздник...
- “Дембель неизбежен, сказал салага, вытирая слезы половой тряпкой”, - блеснул эрудицией Стеценко.
Антонов знал, что у этого туповатого колхаря целая записная книжка подобных афоризмов. И про овес и глаза лошади, и про вырванные страницы из книги жизни, и про ефрейтора и дочь-проститутку, и тому подобная муть.

- Я этого делать не буду, - услышал Антонов собственный голос. Руки предательски дрогнули, посуда на подносе задребезжала. Антонов поставил поднос на стол, выпрямился, костяшки сжатых пальцев побелели.
- Деньги если нужны, собирайте сами, или другого ищите. А я не буду, - Антонов говорил четко, с расстановкой, злился только на слишком уж звенящий голос.
Немая сцена длилась недолго.
- Не понял борзости, воин, - короткопалой рукой Стеценко схватил Антонова за ремень. Притянул, одновременно коротко и резко ударив носком сапога по голени.

От пронзительной боли померкло в глазах.

- Ах-ты-сука-блядь-душара-охуевшая-по-хорошему-падла-не-хочешь! - блатной скороговоркой захлебнулся Кошкин.
Верхняя губа его подобралась вверх. Зубы оскалились.
- Толян, дай фанеру пробью душаре! - Кошкин отвел за плечо кулак, изготовился.
- Отставить! - вдруг по-уставному скомандовал Самохвалов. - Не здесь, зёма… Не сейчас.
Рот его зло кривился.
- Значит так, - медленно произнес сержант, сунув ладони за ремень. - Тебе пиздец. Ты, боец, залез в большую залупу. Не оправдал доверия. Ну, как хочешь... Теперь будем разговаривать с тобой только на “вы”.
- Выебем, Высушим и Выбросим, - красная физиономия Стеценко глумливо расплылась.
- В казарму