Через раз дышать не получается – ловлю воздух ртом, носом, всеми порами лица, но всё равно не хватает... Задыхаясь, переворачиваюсь на спину и выгибаюсь дугой… Пальцами зачем-то вцепляюсь в лицо...
В игровой опять что-то грохает. Какое-то непонятное жужжание над головой.
Снова раздаётся неприятный тяжёлый звук отбойного молотка.

Мне удаётся перевернуться на бок, и меня выворачивает недавним завтраком. Голова яснеет моментально. Встаю на колени, сую пальцы в рот и выблёвываю остаток. Вытираю руку о хэбэшку. Почти счастливый, в полуприсяде, пробегаю через развороченную игровую. В нескольких местах замечаю вспученный и горящий паркет.
Краем глаза отмечаю безголового Буратино – у нарисованного на стене деревянного мальчика огромная выбоина на месте головы.
Мешки с песком остались лишь на одном окне, и частично – сползшие вниз и разлохмаченные – на подоконнике второго. Другие окна перестали существовать – на их месте неровная дыра.

У окна рядом с упавшими мешками лежит что-то бесформенное. Похож на мешок, но другое. Чуть в стороне я вижу голень в «адидасовском» кроссовке. Такие носит Фриц.
В стену с обезглавленным Буратино и котелком на цепи будто вбивают что-то со всего размаху невидимые молотки, и я, прикрыв голову руками, вбегаю в спасительный коридор.
Больше всего я боюсь, что мне попадут в голову, и я исчезну, упаду на бегу, так ничего и не поняв. Если смерти, то мгновенной, говорит Ротный. Я не хочу. Согласен на любую рану – даже в живот, теперь не так опасно, только что проблевался… Согласен орать и ссать в штаны, согласен ловить негнущимися пальцами невесть откуда вылезшие сизо-бурые кишки, пусть даже отстрелят напрочь ногу или руку, как Тёрке из Новороссийска…
Я совсем не хочу смерти, а если она придёт – хочу видеть её, хочу понять, что ухожу…
«Сапог, ты чё там?..» - орёт хрипло кто-то из спальной.
Обнаруживаю себя сидящим на корточках у стены. Из спальной мне машут рукой. Поднимаюсь, и в наклоне, хотя и закрыт с двух сторон стеной, бегу туда.
Раненые лежат и сидят у стены под заложенными окнами – тут все наши баррикады пока целы. Вижу Цыгана, деловито заряжающего магазин. Рядом сидит на корточках Хитрый, опираясь на «эсвэдэшку».
Хитрый – рыжий, почти безбровый пацан из Ставрополя, фельдшер. Я – санитар.
«Бросай весло, Док сказал в подвал их всех, где кухня!» - из меня вырывается сипение вместо голоса.
Хитрый упрямо натягивает ремень на плечо, закидывая громоздкую винтовку за спину. «Снайпер, блядь!» - зло бросаю в его сторону и спрашиваю Тёрку: «Сам добежишь?» Тот часто кивает. Продвигаюсь к одноглазому. Тот, не могу понять, или под уколом, или без сознания. Тяну за подмышки. Тяжёлый, пиздец.

Хитрый подхватывает ноги и мы, пригнувшись и вжав головы в плечи, тащим его через игровую. Цыган в это время прикрывает нас – высунув автомат в разбитый проём, палит куда-то почём зря, разинув бородатую пасть. Протаскиваем Нельсона, так я успел окрестить одноглазого, мимо перевязочной – Доктора и румына в ней уже нет, - и вываливаемся через черный вход на внутренний двор.
Тут значительно тише, и Хитрый, тяжело пыхтя, объясняет обстановку.
«Румыны» подогнали к началу улицы бэтээр, и укрывшись за лежащим на боку автобусом, долбят по нашему фасаду из пулемёта. Одновременно с этим по нашим окнам стреляют из магазина «Канцтовары» напротив и со стороны брошенной гаубицы. Хитрый не говорит «стреляют». Как человек бывалый, он называет это «работают». Бэтээр «мухой» не взять, из-за расстояния и автобуса, а вот в сторону магазина наш Ротный отстрелял несколько трубок, и сейчас там у «румын» заминка.
Уже у самой двери хозблока я вдруг различаю самый хуёвый из всех слышанных мной в жизни звуков. Я слышу этот свист, и Хитрый тоже его слышит. «Балалайки». И, как всегда, чувствуешь, что мина летит прямо в тебя.

Хитрый выпускает ноги Нельсона и начинает ломиться в пробитую в нескольких местах дверь. Всё это занимает не больше пары секунд, но мне кажется, что он не перестанет этого делать никогда. Наконец ему приходит в голову дёрнуть на себя, и в узкий проём вваливаются одновременно три тела – одно бесчувственное, и два суетливо живых.
Мина едва слышно хлопает где-то далеко за детской площадкой, в соседних дворах.
Хитрый сбрасывает свою винтовку на пол, и мы тащим Нельсона мимо кухонных бачков и разделочной. Осторожно спускаемся по узким, обитым железными уголками ступенькам в подвал. Я, стиснув зубы, пячусь задом, руки разжимаются сами собой, и я едва успеваю выставить колено, чтобы Нельсон не упал головой на ступеньки.
В подвале кромешная темень, несколько раз наступаю на что-то непонятное. Мы кладём Нельсона на пол, я слышу возню Хитрого с застёжкой. Наконец, он достаёт фонарик и первым делом светит под ноги.
Рассыпанная и начавшая уже гнить картошка. Оба облегчённо вздыхаем, и тут луч выхватывает лежащего у стены румына. Похоже, его сюда перетащил наш Доктор. Мы не подходим к нему, но кажется, он уже мёртвый.
Наверху раздаются чьи-то голоса. Хитрый тут же выключает фонарик. Помертвев, вспоминаю, что он бросил свой винтарь на кухне. Если это «румыны», то нам пиздец.
Сгнием тут вместе с картошкой.
Слышится знакомая матерщина Доктора. «Мы здесь!» - кричит зачем-то Хитрый. «Блядь, мы как разминулись-то? Чё-то я вас не видел ни хуя…» - после небольшой паузы раздаётся сверху голос Доктора. «Щас хуйнул бы на звук очередью, были бы вы не здесь, а там…» - добавляет он. «Хули стоите, помогайте, бля…».
Доктор притащил Мента и двух ходячих – Тёрку и другого, его кликухи я не знаю, с осколочным плеча.

Мы принимаем снизу Мента, укладываем его возле Нельсона. Тёрка и второй спускаются сами. Хитрый оставляет им фонарик, и мы втроём выбираемся на кухню.
Через распахнутую дверь слышатся близкие выстрелы.
Хитрый поднимает «эсвэдэшку» и осторожно выглядывает наружу.
Я так явственно вижу, как ему в ту же секунду сносит полголовы, что зажмуриваюсь и до боли сжимаю кулаки. Трясу головой и открываю глаза.
Слава Богу, Хитрый жив и невредим, кричит что-то во двор и затем, обернувшись, машет нам рукой. Глаза его бешеные, возбуждённо расширенные.
«По стеночке, по стеночке!» - говорит он мне и Доктору и ныряет во двор.
Мы выбегаем следом.
Бежим почти приставными, скользя лопатками по шершавому бетону.
Впервые за всё время отчетливо слышу, как в воздухе проносятся пули.
Только не в голову, куда угодно, только не в голову, снова охватывает паранойя.
Ватные ноги не слушаются, понимаю, что ещё два-три прыжка, и растянусь посреди этого сраного дворика, а ещё секунду спустя меня продырявят и сразу во многих местах… На хуя я вообще приехал сюда?..

За бортом песочницы кто-то лежит и стреляет очередями по три в сторону решётчатого забора, выходящего на соседнюю улицу. Пробегая мимо, вижу – это Ротный, оскалив железные зубы, сосредоточенно лупит из «калаша». Делает мне отмашку – подзывает.
Падаю со всего размаху и, карябая вжатую в землю щёку, пытаюсь ползти. «…вей, …ука!..» - слышу я Ротного, но живей у меня никак не получается. Дважды что-то чмокает