Дочка играла с куклой. Причёсывала её льняного цвета волосы, ловко перехватывая их резинкой.
- Красиво? – показала куклу Серову.
- Очень, - улыбнулся тот. – Ты молодец.
Дочка провела пальчиками по волосам и лицу куклы – китайской Барби. Барби звали Мариной. Дочь – Настей.
Настя вздохнула.
- Я буду такой же красивой, как Марина?
- Ну конечно.Ты и сейчас в сто раз красивее.
- В сто раз? – недоверчиво склонила голову.
- В сто раз. Держи, - Серов протянул мороженое дочке. – Клубничное.
Настя, на мгновение коснувшись его руки, приняла стаканчик. Подцепила бумажку, прикрывающую верх и замерла, не зная, что делать.
- Давай сюда, - Серов забрал бумажку из рук дочки, сложил зачем-то вчетверо и бросил под ноги. Вдавил пяткой в мелкий гравий. Урны, как обычно, нигде не было.
Сидели на скамейке. Аллея боковая, тихая, подальше от аттракционов и магазинчиков. На соседних лавках - никого. Левее, у выхода самого, старик в бежевой кепке кормил голубей. Чуть слышно шуршал стариковский транзистор. Серов вспомнил своего деда. Тот тоже любил гулять под «Маяк». Носил приёмник на ремешке кожаном. «Астра» назывался приёмничек. Семейная реликвия, отец шутил - сам собирался с ним гулять. Только вот до пенсии не дожил...
Голуби, сытые, лениво толклись под ногами старика.
Пробежала пара физкультурников в пёстрых спортивных костюмах и скрылась за поворотом.
Гравий аллеи был усеян жёлтыми пятнышками облетевших листьев берёзы.
«Рано как-то в этом году», - Серов вытянул из кармана сигареты. «Две недели до сентября»
Настя в школу пойдёт.
Серов посмотрел на дочку. Та увлеченно слизывала с бока стаканчика таявшее мороженое. Сложила ладошку лодочкой, подставила под подбородок. Сквозь ветви каштана, росшего позади скамейки, пробился солнечный луч, упал на светлую чёлку, сделал её почти невидимой.
Тепло. Может, лето сухое было, вот и желтеет всё раньше.

***
Прошлым летом дожди шли. Каждый день почти. Гад этот из дому в дождь не выходил поначалу. «Работал», когда распогодится хоть немного. Оно и понятно – в дождь ведь детей на улице нет. Заманивал их на чердак или подвал. Чаще выбирал пары – сестричек, или брата и сестру. В Заречном районе двух мальчиков-братьев, шести и восьми лет, в карьер отвел. «Медвежат показать».
После третьего уже эпизода начальство на уши всех поставило. Столица всполошилась – что там у вас творится... Шесть детей – младшему четыре всего, старшей – девять. Изнасилование, причинение тяжких телесных. Пока с одним ребёнком «работал», другого смотреть заставлял. А после...
Почерк был у него – за него и кличку в отделе сразу дали. Окулистом прозвали. А там и весь город подхватил. Выкалывал глаза он потерпевшим. Детям. Глаза выкалывал. Гвоздём строительным.Чтобы свидетелей не было. Словесный портрет ребёнок не составит, да ещё через такое прошедший, он это знал Трое до сих пор не говорят ничего. Ни слова не проронили. Только мычат по ночам, со сжатыми зубами. Громко.
«Мокруху» он не хотел на себя брать. Детей жалел... Гвоздь скидывал потом где-нибудь. Из семи, что использовал он, один только и нашли. Тот самый. ГОСТ 4028-63.

Дожди шли, дожди всё лето. Лариса вернулась с дачи тогда, с Настей. Как ни настаивал Серов оставаться, пока не взяли Окулиста. Куда там... «Холодно, крыша течёт, свет отключают всё время...»
Бабу не переспоришь. «Из дому чтобы не ногой» - только и смог приказать. «Пока он в городе – чтоб никуда без меня, ясно?»

Только дома тогда почти не бывал. Шерстили всех, кто на учёте стоял. Людей не хватало в РОВД, курсантов из школы милиции пригнали, вэвэшников-срочников – всех в патрули по районам. Особое внимание – детские площадки, дворы, частный сектор на правом берегу. Карьер, само собой. Роща у пляжа. Заперли и опечатали чердаки и подвалы повсюду. Водопроводчики и слесаря, если нужно было, в присутствии сотрудника туда заходили. Серов, старший опер, с участковым на пару по «земле» носился, язык на плече. Отрабатывали по картотеке. Всех, кто ранее по изнасилованиям проходил, особенно с несовершеннолетними, мели на трое суток. Допрашивали с пристрастием, сверху добро негласное дали. Да только здесь случай особый. Наркоманов, алкашей – навалом в каждом районе. Домушники, барыги, гопота, шалавы местные, «зверьки» - полно всего. Но такого ещё не было.
Тряхнули даже тех, кто в былые времена по сто двадцать первой проходил, за гомосексуализм. Пусто. На их «земле» и в соседнем, Красноармейском районе, случаи самосуда начались. Один мужик у мальчишки номер дома спросил – жильцы выскочили, избили страшно, в больницу попал. Другой, выпивший, в зале ожидания на автовокзале девчушке, рядом сидящей, в «ладушки» предложил сыграть. Еле отбил его наряд от родителей...

Две недели впустую. Нет зацепки. Портрета даже сносного нет. Так, кепочка светлая, вроде. Да и то, в одном эпизоде. Патрули везде. Все столбы предупреждениями обклеены. И Окулист на дно залёг. Думали, что залёг. Шорох в городе большой был. Детей не выпускали из дому без родителей. Первое сентября близилось. Начальство слюной брызгало, «несоответствием» грозило.
А он, гад, тактику сменил. Дождь, не дождь – уже не важно ему стало. По домам ходить начал. Выслеживал квартиры. По подъездам ходил, ухо к двери прикладывал. Домофоны-то только в центре кое-где, да и то - на каждом втором код нацарапан. Вот он и ходил, где хотел. Дежурил где-то неподалёку. Скрытно, умело – ни один патруль не заметил его. А он выжидал, надеясь, что в магазин или ещё куда из выбранной квартиры отлучатся.
У Серовых тогда как раз хлеб и закончился.
До магазина – меньше пяти минут. Там тоже минут пять. Ну, и обратно. Всего-то. Не тащить же ребёнка в дождь. «Том и Джерри» включила Лариса ей. Закрыла на все замки.
«Я мигом».

Далее – осколками всё, как зеркало, за которое Лариса в прихожей схватилась, падая.
Звонок в дежурку, от соседей. Как раз во время утреннего совещания. Дверь нараспашку, на пороге кто-то, ртом воздух ловя. Смысл слов с запозданием доходит. Не верится словам.
Бег. Ноги ватные. Загребают по асфальту, мокрой лентой он уходит под них, кренится, близится... Падал, вставал, бежал дальше. Рот сухой. Шум, звон в ушах. Дыхание рвётся.
Толпа у подъезда. «Скорая». «Уаз» отделовский.
Дочь – лицо побелевшее, серогубое. Бинты наложили уже.
Лариса – держат её, обвисла на руках. Вскидывается, головой мотает. Кричит страшно.
Больница. Стены – зелёные, поверху белые. Дождь за окном.
Хирург, осунувшийся, со снятой повязкой у подбородка. «Множественные разрывы... стенок влагалища... промежности... кровотечение... внутренних органов... остаётся критическим... колотые раны... сильное повреждение... сейчас нет возможности... после улучшения... направление в столицу... клиника хорошая... правый глаз менее... есть надежда, но...»
Ещё кто-то, в белом. «К девочке сейчас нельзя... Лучше матери...»
Мать девочки не может. Матери колют каждый час что-то.
Звонят в приемную. Отец. Его, Серова отец. Батя... В тот же вечер... Инфаркт.
Ребята из отдела. Молчат.
Водка. Провал.
Провал. Тьма. Тьма.