на операции.
Невольно остановился рядом.
Кружка издаёт отчётливый беспрерывный треск. Словно негромкие помехи в радиоэфире.
- Чё стал?! Слинял быстро! - шугнул меня один из троицы, оторвавшись от занятия.
Позже я узнал, что если обычную солдатскую кружку положить на бок и ударом каблука немного её смять, то эмаль внутри начинает трескаться сама по себе, и происходит это довольно долго.
Называется это дело “солдатская погремушка”

Вся жизнь наша солдатская вертится вокруг столовой.
Огромная, гулкая, шумная. С клубами пара, грохотом посуды и неизменным матом старшего по “дискотеке”. Наш взвод в наряд по столовой не ставят, лишь иногда, когда людей не хватает, кидают в помощь посудомойщикам.
Это и есть “дискотека”.
Мятые, гнутые алюминиевые тарелки. Исцарапанные тысячами ежедневно скребущих их ложек. На некоторых посудинах встречается штамп: “МО СССР 1952 г.”
- Антиквариат! – любуется такими Паша Секс. – Сталинская! Вот вещь, так вещь – сносу нет!
Объедки с тарелок сбрасываются в огромные баки для пищевых отходов. Затем посуда летит на мойку и со страшным грохотом падает в лохань с горячей водой. Голый по пояс в любое время года мойщик, он же “ди-джей”, едва различимый сквозь пар, тычет в лохань здоровенным веслом, преремешивая тарелки, поднимая их со дна на поверхность. Там их подхватывает второй “ди-джей”, в резиновых перчатках-раструбах и швыряет в соседнюю ванну, где их обдают струёй холодной воды из шланга.
“Помойка посуды” закончена. Теперь её можно сваливать на решётчатые подносы – сушку, и оттуда уже снова тащить на раздачу.
К мытью кружек подходят проще – кидают их в ванну, заполняют её водой до краёв, затем воду спускают.
Ложки моются аналогичным способом. Поэтому, выбрав из груды лежащих на подносе наименее грязную и жирную, ложку всё равно следует протереть внутренней стороной полы гимнастёрки. Или хотя бы платком.
Смотря что чище.

Одна из стен столовой украшена фотообоями с изображением горы. Череп утверждает, что это Фудзияма.
Так это, или не так, я не знаю. Меня в этой горе привлекает другое.
У самого её подножия неизвестным художником пририсовано грустное привидение в пилотке и сапогах. Весь склон горы утыкан флажками с цифрами от 1 до 12.
У флажка под номером “6” стоит, обливаясь потом, маленький человечек и в вытянутых перед собой ручках держит длинные шнурки. Глаза человечек скосил вниз, на свои сапоги, и вся его рожица выражает недоумение – на кой хер ему сдались эти шнурки.
На заснеженной вершине, у двенадцатого флажка, машет рукой человечек, опираясь на длинную ручку кухонного черпака. С другой стороны горы посередине склона сидит длиннобородый старичок и то ли рисует, то ли пишет что-то в лежащем на его коленях альбоме.
И наконец, в самом низу горы виден радостно сбегающий с неё молодец-удалец в парадной форме с аксельбантами. Чуть поодаль, явно другой рукой пририсован пассажирский вагон с надписью “ДМБ” и торчащей из окна по пояс голой девкой. Девка радостно улыбается и тянет к удальцу руки, в одной из которых огромная бутылка водки.
Каждый из нас, поедая пайку, ищет взглядом своё место на горе, оценивая уже пройденный и ещё оставшийся путь.

Когда в столовой появляются вилки и чайные ложки, а на обед давали котлеты, это верная примета - в часть пожаловала инспекция.

Особенно любит инспектировать нашу службу генерал Чичеватов.
Невысокий, кривоногий, с седым ёжиком волос под фуражкой, больше всего он походит на печально известного наркома Ежова. Злобные глазки его придирчиво буравят пространство.
“Чичевато последствиями” - бубнят под нос офицеры и стараются не попадаться ему на пути.
Чичеватов обожает заглядывать в сортиры, рыться в солдатских тумбочках и, подзывая какого-нибудь зазевавшегося бедолагу, проверять свежесть и толщину подшивы.
Если что-то кажется не так, лично отрывает подшиву и пересчитывает количество слоёв. Если больше двух - даёт трое суток губы, гауптвахты.
Если подшива оказывается в порядке, генерал не ленится пересчитывать стежки. Сверху их полагается иметь двенадцать, снизу - шесть и по бокам два.
За неправильные стежки, правда, не сажает, а лишь раздаёт наряды вне очереди.
Генерал, твою мать.
В столовой шарится с белым платком по углам.
Гуливер, начальник столовой, которому Чичеватов не достаёт и до груди, мрачно взирает на него из под полуприкрытых глаз и довольно внятно матерится.

После очередного разноса, когда генерал наконец отбывает, Гуливер произносит что-нибудь вроде:
- Покатились глаза собачьи, золотыми звёздами в снег… Сука, бля…
Достаёт из шкафчика банку “шила”.
Патруль приводится в готовность. С детской площадки военгородка мамаши расхватывают детей.
- А-А-А-А-А-А-А-А!!! - страшно кричит через полчаса прапорщик, стоя в расстёгнутом кителе посреди городка. - Какая-то тля в лампасах! Меня! А-а-а-а-а-а-а-а!
Патруль с опаской наблюдает за ним из-за деревьев.
Надвигаются очередные “есенинские чтения”, “губа” приводится в готовность...

С куревом беда полная.
В стране ввели талоны. В чипок не привозят даже “Приму”.
Какое-то время стреляли у офицеров, но и у тех скоро всё вышло.
Кто-то додумался выломать доски из пола казармы. Там, под ними, оказались залежи закатившихся в щели бычков. Налетели на них, как голодающие Поволжья на хлеб.
Пробуем курить чай, сухие листья дуба.
Если где разживёшься целой сигаретой, выкурить её в одиночку не получится. Табачный дым чуют за километр, бегут на запах табунами.
“Оставишь!” - тянется десяток рук к тлеющему белому столбику.
Блядь, что такое со страной? Ни жратвы, ни даже курева…

Как комендантский взвод, нас иногда привлекают помогать вновь прибывшим офицерам с переездом.
Разгружаем контейнеры с вещами и таскаем в общежитие. Обычно на последний, пятый этаж.
По пути, конечно, вскрываем коробки, шарим по мешкам. Наворованное, продукты в основном, прячем под лестницей. Потом проносим в часть под бушлатами.
Никогда не знаешь ведь, отблагодарят тебя, или так, на халяву используют.
Иногда офицеры сами одаривают нас консервами, чаем или сигаретами. В такие минуты я всегда испытываю угрызения совести и хочу вернуть украденное. Но никогда не возвращаю
Некоторые наливают, грамм по сто, прижав палец к губам. Таких мы уважаем особенно.

Однажды тащили мебель, в том числе и пианино для дочки, новому зампотылу, подполковнику Банину. На пианино мы чуть не сдохли. Разделись до исподнего. Переносных ремней к нему нет. Поясницы с руками хрустят и трещат.
- Блядь, ну почему, как Свищ нужен, он всегда в наряде! - ною я на перекуре между первым и вторым этажом.

- Ребята, отблагодарю! - заговорщески подмигивает нам подполковник. - Я ж всё понимаю! В долгу не останусь. Будет сюрприз вам! Только между нами!
И так он подмигивает, что мы с Костюком решаем - не меньше пузыря нам обломится.
- Литруху, литруху нам