тогда – до дембеля не сносятся.
Вася степенно усмехается и продолжает своё занятие.
Не выдержав грохота, выходим с Кицей из бытовки. Пытаюсь закрыть поплотнее дверь, но что-то мешает. Смотрю под ноги – одна из половиц паркета приподнялась под сапогом и не даёт до конца закрыться. Дверь массивная, обитая жестью по краю.
- Постой, не уходи, - говорю Кице и ещё раз проверяю дверь. Наступаю на половицу и притягиваю дверь. Её клинит в сантиметрах пяти от косяка.
- Зови кого-нибудь из духов, - подмигиваю Кице.
- Бойцы! – оживившись, кричит Кица в сторону спального помещения. – Бойцы, ёб вашу мать! Бегом сюда!
Прибегают Новый, Трактор и Кувшин.

- Ты, - говорю Кувшину. – Съебал стих учить. После отбоя расскажешь.
Кувшин уходит, нарочито медленно.
- Резче, воин! – ору ему вслед.
– Теперь вы, - обращаюсь к Трактору и Новому. - Нужен доброволец.
Бойцы переглядываются.
- Чё делать? – уныло спрашивает Трактор.
- Вот ты и будешь. Сейчас узнаешь. Новый, улетел порядок наводить!
Трактор остаётся один перед нами.
- Короче, слухай сюдой. Мы вот с товарищем ефрейтором поспорили, шо будет, если пальцы в дверь эту попадут. Вот он, - Кица тычет в меня пальцем, - думает, шо отрубит на хуй. А по-моему, тильки кости сломает.
- И нам надо установить, кто из нас прав, - подыгрываю Кице и киваю на косяк. – Клади пальцы.
Трактор растерянно смотрит на нас.
- Ребят, ну не надо, - губы его на глазах сереют. – Ну пожалуйста...

С Кицей такие номера не проходят.
- Какие мы тебе, на хуй, «ребята»! – толстый хохол ловко бьёт Трактора в голень. – Суй руку, сука!
Трактор в отчаянии смотрит на меня. Наверное, после случая с сахаром вообразил своим другом.
- Чё ты вылупился, как собака срущая? – спрашиваю бойца. – Делай, что говорят.
На лице Трактора полное смятение.
За нашими спинами начинает собираться публика – из тех немногих, кто не на плацу, а в казарме.
Вася Свищ, наконец отдолбив от петли плоскую пластину, с увлечением разглядывает её, не обращая на происходящее внимания.
- Ты у меня повешаешься сегодня ночью, уёбок, - угрожающе тянет Кица. – Писледний раз тоби ховорю...
Трактор делает шаг к двери, зажмуривается, закусывает губу и кладёт пальцы на край косяка.
Кица распахивает дверь пошире. Незаметно наступаю на половицу.
- Глазки-то открой, а то уснёшь, - усмехается Кица.

Едва Трактор открывает глаза, Кица со всей силы захлопывает дверь.
Трактор отдёргивает руку.
Дверь ударяется о половицу и распахивается заново.
- Блядь, ну ты и мудак, - говорю Трактору. – Причём дважды. Фокус испортил, это раз. И руки суёшь куда ни попадя – два.
- А башку бы сказали сунуть – сунул? Съеби,пока цел... – Кица тоже расстроен.
Трактор убегает в спальное помещение.
Вася Свищ смотрит на нас, стучит себя по лбу пальцем и достаёт откуда-то напильник без ручки. Прижимает пластину к краю табурета и начинает обтачивать.
- Пошли, Кица, покурим, - говорю товарищу, морщась от звука напильника. – Фокус не удался.
- Вы, бля, звери, - говорит нам сержант из “мандавох” Стёпа. – А если б он руку не убрал?
- Солдат ребёнка не обидит, - угощаю Стёпу сигаретой. – Гляди.
Показываю, как приподнять половицу.
Стёпа качает головой.
- Долбоёбы...

В умывальнике на подокониике сидят наши осенники – Колбаса, Укол и Гунько. Достаём сигареты, закуриваем.
В распахнутое окно вливается душный сизый вечер. Год уже с лишним я смотрю в это окно. Ещё почти столько же...

Нади не видать.
- Где он? – спрашиваю их.
Укол усмехается:
- Где и положено. Двадцать «очек» только от меня лично. Заебётся сдавать.
Захожу в сортир. Кица остаётся с осенниками.
Дверцы кабинок распахнуты. В дальней, у окна, слышно копошение и знакомый, такой знакомый звук кирпичного бруска.
Подхожу и вижу согнутую спину Нади. От звука шагов тот вздрагивает и оборачивается. Лицо его заплаканное, нос распух. Правое плечо и часть спины тёмные, будто мокрые.
- Давай, давай, хуярь, - киваю ему. – Это самое важное «очко». Дембельское. Время придёт, сам в него срать будешь.
Молчу немного и добавляю:
- Если доживёшь, конечно.
Надя сжимая обломок кирпича, утыкается лицом в руку. Только сейчас до меня доходит, что за темные пятна на его форме.
Кто-то из осенников просто поссал на него.
Не сидеть Наде на почетном “очке” никогда. Судьба у него теперь – другая.
Лучше бы замполит нас пустил на фильм. Хотя, всё равно. Рано или поздно...

- Не плачь, Надя. Москва слезам не верит...
Выбрасываю бычок в “очко”, которое он чистит. На секунду становится неуютно в душе. Понимаю, что лишь пытаюсь выдать себя за сурового черпака. Мне жаль, настолько жаль этого опустившегося бойца, что опять ловлю себя на желании избить его прямо тут. Сильно избить, не думая о последствиях.
- Надя... Встань. Хорош реветь, я сказал. Как тебя зовут, по-нормальному?
- Виктор... – шмыгает носом боец и поднимается.
Грязный, мокрый, в руке – тёмно-оранжевый кусок кирпича.
- Кирпич хуёвый у тебя. Таким до утра тереть будешь. Спроси у “мандавох” со своего призыва, может, у кого мягкий есть. Красный такой... Я в своё время под тумбочкой ныкал, чтоб был всегда.
В сортир заглядывает Кица:
- Пишлы чай пить, шо ты тут?
- Щас иду, погодь!
Кица уходит.
- Короче, Витя. Я тебя пальцем не трону. Обещаю. Но и заступаться не буду. Сам должен. Делай как хочешь. Но или ты не зассышь, и заставишь себя уважать, или... Никто и ничем не поможет тебе уже. Ты меня понял?

Надя часто моргает, готовый расплакаться вновь.
- А как? – сипло выдавливает и вновь начинает всхлипывать.
Вот сука...
Пожимаю плечами.
- Да как сможешь. Только не вздумай стреляться или вешаться. Ты что, пиздюлей на гражданке не получал никогда? Что ты прогибаешься под них, - киваю на стенку. – Вытерпи несколько раз, докажи себя.
Кица снова засовывает в дверной проём свою круглую рожу:
- Шо тут у вас?
- Политинформация. Иду, иду.

Выходим из умывальника и обнаруживаем, что шутка наша пришлась «мандавохам» по душе. Какой-то несчастный душок жалобно трясёт головой возле двери бытовки.
- Суй руку, я тебе сказал! – орёт и замахивается на него Стёпа. – Ты чо, бля? Старого в хуй не ставишь?
- Ставлю... – испуганно отвечает дух.
Под общий смех Стёпа выкатывает глаза:
- Ах ты, сучара! Ты – меня! В хуй?! Ставишь?! Ну пиздец тебе! Суй руку!
Хлоп! – ударяется дверь о препятствие.
Дух стоит ни жив, ни мёртв.
- Ты хуль руку не убрал?! – орёт на него Стёпа. – Сломать хотел? В больничку, сука, закосить хотел?! Служба не нравиться?! На “лося”, блядь!
Боец вскидывает ко лбу руки и получает “лося”.
- Гыгы... – улыбается Стёпа. – Съебал! Стой! Из своих позови сюда кого! Хы, бля, прикольно...

С хождения по плацу возвращается рота связи. Топот, ругань, вопли, мат – обычный вечер. Все матерят замполита.
- Дембель! Дембель давайте! Заебало – не могу! – орёт кто-то истошно у выхода.
- Вешайся! – кричат ему с другого конца.
Быстрая вечерняя поверка, наряды на завтра и отбой.
Ответственный лейтёха из новых, только что с Можайки, читает книжку в канцелярии а через полчаса и вовсе сваливает из