Пасмурно и сыро было на кладбище. Оттепель, но не весна ещё.
«Не дожила…» - подумал Синицын, пусто, без горечи.
Ветер трепал редкие волосы, холодил затылок. Ноздреватый февральский снег сизыми пролежнями оседал вокруг старых крестов и чёрных стволов деревьев. Грузно прыгая с ветки на ветку, орали вороны. Чуть поодаль готовилось ещё несколько могил. Рыжая и вязкая земля налипала на ботинки.
Щетинистый мужик навалился на железный, в завитушках, крест. Побагровев лицом, втиснул его в изголовье холма. Двое других, в замызганных телогрейках, умело расставили венки, подрубили лопатой черенки цветов.
«Шоб не расташшыли» - пояснил старший, одутловатый, со взглядом доброго пропойцы.
Синицын машинально кивнул.
Сжимая в кулаке шапку, свободной рукой ухватился за локоть шурина. Огляделся.
Могилу легко найти будет. Крайний ряд, возле бетонного забора. Сразу за ним – вышка ЛЭП.
Тёща, прижимая ко рту кончики чёрного платка, уткнулась в плечо шурина с другой стороны.
«Чужая родня…» - так же вяло и пусто подумал Синицын.
Старший рабочих деликатно кашлянул. Шурин полез в авоську.
Откуда-то из серой пелены неба доносился гул самолёта. Совсем окраина – неподалёку аэродром.
Зябко поёживаясь, вернулись в автобус.
Ехали долго и почти молча. Лишь тёща иногда спрашивала своих, мало знакомых Синицыну, родственников, всё ли закупили и не одолжить ли у соседей недостающие стулья. Синицын сидел сзади, отдельно от всех, опустив голову и сложив на коленях руки.
Пол автобуса был выстлан резиновыми ковриками, в пазухах между которыми скопилась талая вода. Когда трогались со светофора, вода подтекала к ботинкам Синицына. Пропитывалась кладбищенской грязью и оттекала назад…
Ботинки, вспомнил Синицын, купила ему Оля год назад, на двадцать третье.

Своей родни у него, бывшего детдомовца, не было. Детей Оля иметь не могла. Все хлопоты похорон взяли на себя теща и шурин. Синицын только подписывал, где показывали, да на поминках подносил к губам рюмку, когда наполняли. Вкуса и запаха водки не чувствовал. Есть отказался, лишь курил, как заведённый. Поминальных речей не слушал. Вопросов не понимал. Шурин предложил на пару недель съездить к нему под Тулу, отдохнуть, прийти в себя. Синицын покачал головой.
Оставшись один, лег ничком на диван. Глухо и долго, по-звериному, выл в подушку.

Через три дня вышел на работу. В слесарке ребята сочувственно кивали, жали руку, хлопали по плечу. Что-то говорили. В обед помянули. После смены добавили.
Водка привычно жгла желудок, пьянила голову. Но не брала, обтекала ледяной комок души. Не грела, не размягчала.

Дома, вечерами, подолгу стоял перед фотографией на серванте. Оля улыбалась, прислонясь к стволу дерева. Его Оля...
Каждая вещь в ставшей непривычно пустой квартире помнила ее руки. На что ни падал взгляд - на скатерть, на полочку в ванной, на занавески, стулья, на вышитые кухонные полотенца или книги на полках... – всё напоминало о ней.
Несколько раз Синицыну чудился ее голос. Засыпая под бубнящий телевизор, вскидывал голову. Озирался и прислушивался.

Весна выдалась ранней. Исчез последний грязный снег. Наливаясь солнечной синевой, уходил ввысь купол городского неба. Детские голоса и скрип качелей раздавались на улице до самой темноты. Пахло нагретой землёй.
Прошёл апрель.
На майские Синицын на дачу не поехал. Стоя ранним утром с сигаретой у распахнутого окна, вспомнил вдруг прошлогодние хлопоты. Починка веранды, покупка навоза и саженцев, сбор денег на водопровод... Кому все это нужно теперь...
Сигаретный дым слоистым шлейфом тянулся в окно.
Росший во дворе дома клён покачивал ветвями-лапами.
Дачу Синицын решил продать. “Проживём ведь и так, верно?” - спросил Синицын то ли самого себя, то ли клен.
Впервые за долгое время улыбнулся.
“Надо же – перенял...”

Была у жены привычка - Синицын лишь добродушно подтрунивал над ней, - по-детски общаться с предметами. Разговаривать с ними, как с живыми, хвалить их или ругать... “Труженница моя, помощница!” - развесив белье, гладила Оля крышку стиральной машины. “Ах ты, негодяйка!” – нагибалась за упавшей ложкой.
С клёном жена здоровалась каждое утро. Хвалила за красоту и стать. По вечерам любила сидеть у окна, слушая шум дождя - капли шуршали в листьях.
За тридцать с лишним лет, прожитых Синицинами в заводской квартире, клён вымахал в рослое и ветвистое дерево. Стоял во дворе гордо и уверенно, закрывая унылый вид из окна на типовые дома, пустырь, гаражи и котельную. Синицын вспомнил, как жена принесла чахлый и почти безнадёжный саженец, и как тёплым апрельским днём сажали его на субботнике. Мечтали - вырастет их дерево, зашумит ветвями, и будут они в старости пить чай на кухне, любуясь зелёным красавцем.
Клён и вправду был красавцем.
Чуть дальше, ближе к соседнему дому, росло несколько тонких березок и пара тополей. Но лишь синицынский клён по-настоящему выделялся среди городского двора.
Осенью ветви оголялись, по вечерам приходилось задергивать шторы от взглядов соседей из дома напротив. Весной и летом за окном уютно клубилась изумрудная зелень. Казалось, распахни раму - ветви ворвутся в квартиру, заполнят ее всю, превратят в сказочный лес.

***
Одинокие души потянулись друг к другу.
Начальная неловкость прошла. Теперь каждое утро Синицын, подходя к окну, подмигивал дереву. Завтракая, делился планами на день. Возвращаясь со смены, рассказывал о заводских новостях. Желал спокойной ночи. Телевизор смотреть почти перестал. Всё больше сидел у окна, глядя на шевеление листвы.
Изредка на ветви пытались усесться вороны. Синицыну это почему-то не нравилось. Громко шикал на них, хлопал в ладоши, сгоняя. В самых наглых приходилось кидать огрызками яблок. “Я, наверное, сумасшедший”, - думал тогда Синицын.
Клён смеялся и потряхивал кроной.

После работы Синицын не сразу шёл к своему подъезду. Заходил во двор. Немного стесняясь сотен соседских окон, поглаживал тёплый, чуть шероховатый ствол дерева.

Приближался август, а с ним и отпуск. Раньше ездили на море. Потом купили дачу. Всегда были вместе... Дачу он пока не продал, не желая ввязываться в хлопоты. Ехать туда не хотелось. Да и клён тут...
Решил остаться в городе.

В последний день перед отпуском, в начале восьмого, как обычно, вернулся домой. По привычке потянулся включить свет - окна выходили на север, да и клён почти всё закрывал собой... Замер, пытаясь понять, что не так. Вдруг понял - квартира непривычно светла.
Не разуваясь, бросился к окну. Вцепился в подоконник.
Клёна не было.

Бесцельно походил по квартире.
Вышел из квартиры, спустился по лестнице, хлопнул подъездной дверью, обогнул крыло дома и оказался во дворе.
Трава, земля и даже дорожки были усеяны опилками.
На непослушных ногах подошёл к невысокому пню. Присев на корточки, погладил неровный, в виде ступеньки, спил.
“Бензопилой”, - подумал Синицын. Огляделся. Да, вот туда, в сторону котельной, и упал его клён. Затем его споро осучковали, распилили на полутораметровые чурбаки, закинули в грузовик и были таковы. Кто?