этаже. Позвонил и оставил её матери адрес. Никакого алиби. Я собирался убить её дочь. И отвечу за всё.

Пил теплый «Русский размер» и ел варёную колбасу, тупо разглядывая мельтешение картинок на экране гостиничного «Рубина».

Лиза приехала лишь днём в воскресенье. Дала себя поцеловать и тут же отстранилась.
«Нам надо поговорить».
Достала сигареты и прошла на застекленный балкон.
Курили молча, распахнув створки окон. Ветер заносил дым обратно, вместе с криками чаек и короткими гудками судов.


Я обрадовался предложению Лизы прогуляться на остров. Там, сказала она, ей часто доводилось бывать в детстве. Лиза ходила туда на гимнастику, в спортивно-досуговый комплекс. Советская школьница, мечтающая стать чемпионкой…

Мне, захмелевшему позёру, показалось символичным, что Лиза умрёт в таком месте.
Малолюдный, продуваемый ветром остров-порт как нельзя лучше подходил для задуманного.


Левый кроссовок слегка промок. Я изредка шаркал подошвой по асфальту, отдирая налипшие марки осени - мелкие, с едва заметными зубчиками листья.
«Я одну мечту, скрывая, нежу…»
Вряд ли я был чист сердцем, как и рязанский поэт.

Хмель, едва только, как ворона крылом, зацепивший, уже покидал голову. Во рту стало неприятно сухо.
Я сунул руку в карман.

Каблуки Лизиных туфель с едва слышным стуком, будто клювы двух осторожных птиц, клевали влажный, весь в тёмных трещинах, пористый асфальт. Из-под разлетающихся пол плаща выглянула стройная и длинная нога. Я непроизвольно разжал пальцы. Ведь эти ноги, эти пальцы и ступни, скрытые сейчас за дорогой кожей туфель, я целовал ещё неделю назад. Прижимался щекой к раскинутым на моих плечах голеням, гладил чуть прохладную кожу бёдер, приподнимал Лизу за ягодицы, бешено двигаясь в ней самой, прислушиваясь к её стонам, вглядываясь попеременно то в её лицо, то в место нашего единения. Закусив губу, вытягивался в обморочной судороге, вжимал Лизу плотно в себя и разряжался с рычащим криком. Ловил губами её жаркий рот, сливаясь дыханием. Обмякал, опускал ладонь на белый купол груди, чуть сжимая тёмную ягоду соска...

Я попытался заглянуть Лизе в глаза - голубые, с едва заметной сероватой дымкой. Той дымкой, что, густея, накрывала её глаза в минуты любви, опускалась туманом, которого Лиза выдержать не могла и всегда закрывала глаза, выгибаясь, заходясь в длинном стоне. В такие минуты я целовал её веки, гладил по щеке, что-то шептал в маленькое, аккуратное ушко. Лиза вздрагивала ресницами, с трудом разлепляя их. Подолгу, пристально и в то же время - невидяще - разглядывала меня. Серая дымка уползала вглубь безмятежных и по-северному прохладных глаз.

Совсем другими были они теперь. Дымка сменилась стальными жалюзи. Приблизив лицо почти вплотную, я мог увидеть в них своё отражение. Но не более.

Тоскливо и жалобно, точно предчувствуя холода, скрипели портальные краны, похожие на больных, оставшихся на гибельную зимовку журавлей. Тяжело хлюпала вода цвета дембельской шапки, беспокойно ворочаясь у бортов длинных, обшарпанных, как и весь этот город, барж. Качался на волнах, сбиваясь в кучи и снова разбегаясь по воде, городской мусор - дохлые медузы целлофановых пакетов, поблекшие трупики сигаретных пачек, селёдочные спины досок и мокро-чёрное, тоже мёртвое, дельфинье тело старой покрышки.

Остывала от тепла моих пальцев рукоятка ножа в кармане. Всего лишь несколько ударов - мне уже приходилось бить человека, не ножом - отвёрткой, но - опыт был. Несколько ударов, как учил в своё время отсидевший друг детства Толик-Толян. Снизу вверх, сжимая нож мизинцем и безымянным… «В них вся сила - прижал к ладони, большим с указательным направил - и бей!» - пояснял бывалый кореш.


Я был уверен, что сделаю именно так.
Но не делал.
Лиза была пронзительно красива посреди этого захолустья.

Чуть отставленный локоть левой руки, длинные пальцы на ремне сумки, небольшая грудь, гордая шея и собранные в «хвост» по случаю непогоды волосы цвета пшеничных стеблей. Бледный высокий лоб и чёткие линии скул.

Эдельвейс. Цветок, место жизни которого обрекает его на красоту.


Чтобы занять чем-то руки, отвлечь их, я сжимал в пальцах хлипкое пластиковое тельце зажигалки. Щёлкал колёсиком, ловил ладонью тепло огонька и тут же гасил его.
Любовался шагами своей женщины, уже бывшей своей. Цеплялся взглядом за линии лодыжек, скользил по складкам плаща, зная, что скрыто под ними…
«Я хочу тебе подарить. На память о себе», - услышал я свой неожиданно хриплый голос.
Лиза удивлённо остановилась.

За её спиной размывчатым пятном высилось здание спорткомплекса.
Я протягивал ей, держа за лезвие, свой нож. Латунное навершие подрагивало.
«Возьми. Это ручная работа».

Глупее трудно было придумать.
«Ножи не дарят. Примета плохая», - совершенно серьёзно сказала Лиза. Отвернувшись, добавила: «Тем более - девушкам».

Красивого броска не получилось. Серая полоска ножа пролетела в темнеющем воздухе и без слышного всплеска упала в воду у самого берега.

Над чёрными тушами барж зажигались белые огни. Окна домов тепло вспыхивали красным и жёлтым.

Ветер доносил запах мокрого железа и угля.

Низко и долго, раненым животным, застонало из темноты невидимое судно.

Холодно молчали дрожащие на воде блики.

«Да. Плохая примета. К разлуке».

udaff.com