воду. Кровь вытечет безболезненно, я тихо сомлею и завалюсь вперёд.
Найдут меня не раньше, чем весной, сейчас в лесу народу мало. Опознание, думаю, не удастся. И не понадобится. И не получится.

Я повеселел.
Да! Именно так.
Машину Наташа продаст, Сурхан покрутится, покрутится, ничего он ей не предъявит. Не те времена.
В родных местах будет не так тошно, коньяк поможет. Нож есть, фонарик есть. Нужны деньги на бензин, и на коньяк. В час ночи Москва не спит, заработаю.

- Ну, что, бляди - притихли?! – обратился я к Голосам. Голоса, точно, молчали.

Правда, ещё остаётся вопрос, всегда меня интересовавший, но сейчас резко переехавший в практическую плоскость.

Как быть с душой?
Церковники ведь даже не хоронят самоубийц на кладбищах – страшный, мол, грех: душа мается и остаётся неприкаянной. А и точно, жутко представить – тело плюхнется в бочаг, а душа будет вечно витать возле Наташки, слышать её слезы, присутствовать при визитах Сурхана.
И вот тогда уже совсем ничего нельзя будет сделать, а?
Это же настоящий ад?!
А, с другой стороны, японцы с их харакири и сэппуку не дурее нас, но с посмертным существованием души у них полный порядок. Не может быть, чтобы души разных стран и народов имели настолько разные посмертные маршруты.


Нет, всё-таки церковники чисто по-русски просто ограничивают свободу выбора. Как и родное государство - прописка, регистрация, справка. Туда - нельзя, сюда – нельзя. Чтоб не сбегали в самоволку.
Если разобраться, даже Христос был самоубийцей.
Гонево церковное.

Вернее всего, после смерти душа погружается в тёплый тихий кольцевой поток и бездумно кружит по тёмным заводям.
А, может, и нет никаких заводей. Просто – обрыв, тьма, пустота. Ничто.

Я развернулся через две сплошных и поехал в сторону центра, рассчитывая на самую ближнюю точку – казино «Бакара», напротив рынка ( так чурбаны и написали: «Бакара» с одним «К»).
Не доехал, остановили с противоположной стороны улицы.

Двое чёрных с резкими движениями и прыгающими глазами.
- На Хавскую. Зна-и-иш?
- Знаю. Сколько денег?
- «Скол-ка де-ниг», - издевательски повторил чёрный. – «Сколка у меня дениг» – я знаю, и тибья это не ебь-ёт. Ти понял?! Я спрашиваю – ти понял?!
Его отодвинул второй, постарше.
- Твоя машина, твоя услуга. Что ты, как дурачок, у нас цену спрашиваешь? Говори цену, я убавлю, ты немножко добавишь, и поедем. Да-а?
Я засмеялся.
Действительно, глупо. Типа, я пришёл на рынок, ткнул пальцем в абрикосы. А продавец спрашивает: « Сколько стоит?»

- Тысяча.
- Ну, ты про тысячу даже для полвторого ночи ебанул - не подумал. Шестьсот рублей – за глаза. Поехали
Не дожидаясь моего согласия, он кивнул Резкому, вдвоём сели на заднее сиденье, загорготали, закурили.
- Курить бу-диш?
- Нет.
- Чито такой сап-сем кислый? Ба-леиш? Денги нет?
Ну, ладно, вези-вези, толко на дорогу смотри, а не себе в башку.
- Мне заправиться надо, бензин на нуле.
- Давай. Только быстро.

У Черемушкинского рынка поворот направо, на Нахимовский, и ещё раз направо, на Архитектора Власова, мимо Армян-сервиса в горку, на заправку.
- Вы мне…это…на заправку дайте.
- У тебя бензина нет? И денег нет? Может, тебе ещё машину помыть, квартиру отремонтировать? Потом попросишь жену твою трахнуть, а-а?!
Вот тебе четыреста рублей, заправляйся, ставка теперь твоя не шестьсот, а пятьсот.
- Почему?
- Да потому что ты наше время тратишь, у нас деньги из оборота вынул раньше времени, - и засмеялись.

Да и хер бы с ними. И при жизни всегда спасовал перед черножопыми, а тут-то и подавно залупаться нечего. Что потерял – того не доберёшь.
- На Хавскую куда вам? В начало, в конец?
- Около дома 3.
Заправились, развернулись и, свернув на Вавилова, быстро проскочили на Орджоникидзе, у крематория повернули к Донскому монастырю, через Шаболовку на Хавскую.

- Ма-ла-дес! Быстро! Ладна, я не мелочник, вот твои двести. Подожди сорок минут, мы выйдем, отвезёшь нас за две тысячи на Огородный проезд – зна-иш?
За ожидание – отдельно пиццот.

Я хмыкнул про себя.
Огородный проезд, вьетнамский квартальчик. Резким черножопым только туда и ехать в три часа ночи.
- Только деньги сразу отдайте.
- Не захотим давать – не дадим. Захотим отобрать, так и потом отберём. Вместе с машиной. Но мы луди бедный, у нас такой машина на ремонт столко денег нет. А вообще(«воопше»), нам постоянный ночной водитель нужен. Ты Москву хорошо зна-иш?

Я кивнул. Москву я, в самом деле, знаю хорошо. Отработал три года в такси, два – на персоналке и пять во всяких ВИП-извозах. Руки с баранкой слиплись.
- Четыре тысячи за ночь, бензин отдельно. Днём: хочешь - спишь, хочешь – работаешь, но только ночью, с девяти до семи, чтоб был всегда шустрый. Как бензопила. Хо-чиш?
….Толко за машиной ухаживай. Это что? – он ткнул пальцем в иконку-наклейку Николая Угодника на передней панели:
- Бог? А почему такой пыльный? В Бога веришь, а его не чистишь? Сап-сем глюпий? На Бога не надейся, только на свои руки и голову надейся, понял? Всё в наших руках – это я тебе говорю. Будешь шустрый – всё будит. Будешь кислый – ничего не будит.
… Давай думай. Придём, решим. Четыре тысячи, бензин отдельно.

Хорошее предложение.
Четыре тысячи за ночь – это где-то сто десять тысяч рублей в месяц, четыре триста в долларах. В год – 50 тысяч с лишним.
Всего пять лет - и я отработаю квартирные деньги.
Сурхан подождёт, конечно. Что б ему и не подождать пять лет?
Пить, есть, одеваться и платить за тёщин коридор мы, конечно, не будем. Также не будем вообще ничего покупать и абсолютно ни за что не будем платить.
Да, хорошее предложение с богатой потребительской корзиной.

-Согласен. Спасибо Вам. Очень благодарен.

Отвезу их на Огородный, брошу Натастику деньги в почтовый ящик. Хоть что-то.
И – скорее на Симферопольку, ебись оно всё конём. Устал, всё, не могу больше. Всё.

- Давай. Жди.
И ушли.
Я посмотрел на часы: час 42 минуты. Передо мной светился спиральный конус Шуховской башни. Ажурное плетение на задранной вверх гладкой сужающейся трубе напомнило мне Риткины ноги в колготках-сеточках.
Не помню – в моём детстве подсвечивали Шуховку или нет? Но сетчатых колготок точно не было.
В двух кварталах от неё находится церковь Ризположения Христова, бабушка водила меня туда раз в неделю обязательно.
Завёл машину и потихонечку поехал.

Через несколько минут остановился у вросшей в землю красно-кирпичной церквушки.
Поздно. Закрыто, конечно.
Бабушка учила креститься, кланяться, «Отче наш» читать. Крестился, кланялся, читал.
Потихоньку, конечно. Ребят стеснялся.

И что?! За что?!!! Почему?!

-Господи, ну будь ко мне милостив! Господи, за что наказываешь («наказуешь» - всплыло в памяти, я поправился) наказуешь меня?!

Силы как-то сразу кончились, ноги ослабли. Я сполз на колени, где стоял – в липкую лужу, натёкшую из разбитой пивной бутылки.

-Господи, мне только тридцать два года! Не хочу умирать, не хочу умирать, не хочу, не хочу!

Стоя на коленях, вцепился руками