в холодные металлические прутья ограды, колотил по ним головой.
- Господи! Прошу! Себя не жалко, но жена с сыном, я их так любил! Ты же знаешь, Господи – не для себя же играл, Ты ведь знаешь настоящую правду – я всё бы потратил на семью. Хотел для них хорошую квартиру, мебель, школу.
Тебя ж не обманешь, Господи, Ты ведь всё видишь! Я же правду говорю! Хотел для семьи, для ребёнка, не на блядей, не для себя!
Научи, Господи! Не дай им пропасть! Если мне пиз… конец, не дай им погибнуть!
Прошу, прошу, прошу!!!

Я с силой ударил головой о тротуар. По-настоящему, из глаз аж полетели разноцветные звёзды.

Проходящая парочка хихикнула, я ещё и ещё раз треснул лбом об асфальт и заплакал, в голове плавали синие сполохи.
- От самого сердца, от души обращаюсь к Тебе, Господи! Ты знаешь: никогда ничего не просил! Весь я перед тобой. Научи, дай знак, помоги, брось соломинку!
… «Господи, не знаю, чего просить у тебя, Ты один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня больше, чем я умею любить Тебя.
Дай рабу Твоему, чего сам просить не умею», - вспомнил я простые слова молитвы святого Филарета, митрополита Московского. Любимая бабушкина молитва.

Я заплакал. Лоб гудел, чувствовалось, как на нём вздуваются шишки. Мерзко пахло прокисшей пивной лужей.
Я встал, отряхнул колени.
Над куполом рванина ночных облаков сложилась в нечто похожее на лик Сергия Радонежского – узколицый, длиннобородый. Сложился и разлетелся бородой в сторону Первой Градской.
И всё. Облака снова задёрнулись. Больше никаких видений, кроме нависшего над церквушкой сияющего офисного кристалла «Горький-плаза», гордости архитектора Андреева.

- К чистому приложишь, и нечистое очистится, - пробормотала и перекрестилась нестарая женщина, проходящая мимо. Ещё одна, блин, запоздалая богоискательница.

Ну, если это знак – спасибо. Знамение, бля.
И что мне – проползти задом наперёд на коленях до Троицы? Или пожертвовать последний гонорар от черножопых на хранение мощей пресвятого Сергия?

Ладно, пора возвращаться на Хавскую.

А что, я, собственно, ждал от своего воззвания, финального мессиджа, так сказать?
Звонка с Богофона от Михаила-Архангела с точным описанием плана действий?
Или дарования мне умения обращать камни в золото?
А, может, Сурхан перейдёт в православную веру и возблагодарит меня за избавление от нечестивых денег?
Или с неба ебанётся алмаз величиной с голову телёнка?

А? Чего я ждал? Чего?!

Что раздастся трубный глас: «Сделай двадцать пять шагов по северной стене Донского монастыря - увидишь могильный камень, отступи три шага и копай землю на пять саженей вглубь. И земля разверзнется, и узреешь там сундук со златом и каменьями на общую сумму 1млн. 850 тыс. долл. по курсу ЦБ»?

Мудак я. Даже не мудак – мудака кусок.

Чёрные вышли точь-в-точь. Бросили на заднее сиденье две небольшие сумки, Резкий сел вперёд.
- Э-э, я ж тебе сказал: уберись в машине. Ты что – глюпий? Или наглий?!
- Я…это…колесо менял. Спустило.
- Колесо? Покажи руки.
Мои грязные липкие руки, перепачканные на асфальте у Храма Ризположения, его убедили.
- Ладно. Но успевать всё надо. Вот тебе пятьсот за ожидание. И две до Огородного.
… Поехали, - он провёл платком по передней панели, сгребая всё, что на ней было: Николая Угодника, мини-компас, львёнка с качающейся головой. Открыл дверцу, швырнул под колёса, отряхнул руки.
- Машина, особенно передний панель, должен чистый быть. Чтоб всё видеть. Поехали. По дороге заскочим в Гжельский переулок. Тихую дорогу зна-иш?
- Знаю. Сейчас через Жуков мост на набережную выскочим, там ночью нет никого. От Таганки три минуты.
- Слю-шай, всё зна-иш. Ти, может, опер? Все наши места знаиш.
- Да нет, там рядом в переулке азербайджанский ресторанчик есть, туда одно время люди много ездили.
Чёрные рассмеялись.
- Эти луди мы тоже были. Сейчас нам вообще-то(«вопше-то») туда и нужно. Только заехай не с улицы, а с Гжельского. На перекрёстке машину поставь на ход, не глуши. Потом сразу под мост и по Волочаевской к Третьему Кольцу.


Я поставил машину, как было сказано.
Резкий, сильно дёргая на ходу плечами, направился вверх по переулку, в сторону ресторана.
Старший вышел из салона, встал около машины. Курил, держа правую руку в кармане, провожая напарника взглядом.
Тот дошёл до кафе, дверь сразу же распахнулась, и на крыльцо выскочило несколько человек.
Резкий вывернулся, выкрутился из рук набегавших, крикнул.

Тут же ударили выстрелы. К машине бежали двое, стреляя часто и метко.
Старший упал сразу же, не успев выхватить оружие. Его сигарета описала красивый полукруг и шлёпнулась к основанию лобового стекла, под щётки дворников.

Я воткнул первую, рванул с места, разгоняя движок до трёх с половиной тысяч, перебросил на вторую, сразу на третью, так на третьей и погнал вверх.
В заднем зеркале прыгали выстрелы вслед моей машине, добивали Старшего, какая-то иномарка с ксеноном – не разобрать - сорвалась за мной.

Старший выбрал хорошую позицию – я ворвался под мост, и, выжимая из третьей сто двадцать, ушёл вверх по Волочаевской.
Как только ксенон сзади исчез, я крутанул налево, выключил фары, Строгановским проездом проскочил обратно, через перекрёсток – Старший так и лежал - и, оставляя слева улицу Сергия Радонежского, бывшую Тулинскую, дёрнул через мост в Сыромятники.
А там сам чёрт не найдёт.
Через пятнадцать минут остановился. Почему-то страха не было, будто сыграл в догонялки, только на машине.
Тихо.
Обошёл машину – цела. Выколупнул из-под щёток недокуренную Старшим сигарету, выбросил.
«В машине должно быть чисто. Зна-иш?»

Хорошо – не ранили, а то пришлось бы Наташке деньги на моё лечение искать. А машину тысяч за шесть-семь продадут. Хоть и восьмилетка, но «Сааб-Аэро» всё-таки.
На коньяк хоть заработал. Всё-таки - смогу я вены вскрыть себе? Я вытащил из дверного кармана складной нож, открыл, провёл лезвием по пальцам.
Страшно.
Провёл посильнее. Вдавливая глубже, но без резкого, рвущего к себе движения.
Страшно.

Неужели не смогу? Дёрнул по фалангам сильнее. Пошла кровь. Больно не было, только защипало и стало тепло.
Ага! – значит смог!
Черканул порезче, словно затачивая карандаш.
Кровь пошла обильным ручейком, я смотрел на неё и улыбался.
Смог. Всё-таки смог. Даже без коньяка.
Засмеялся.
А вот зачем я из Гжельского ломанулся? Замочили бы меня вместе с чёрными – красивая смерть, под пулей. Всё бы списала.
Инстинкт заячьего хвоста, хули.
Ладно, сейчас чего уж там.

Ха, а если Бог не отозвался – может, Дьявола вызвать? Потребует душу – пожалуйста. Кровь расписаться есть.
- А чего, приходи, забирай душу, только помоги выкрутиться. Всё получше самоубийства. Как к тебе обращаться – «приди, Сатана?» Или «прииди»? Приходи, короче, душа готова, кровь есть, распишусь.
Приходи, Чёрный Чувак!
Да и на кой ляд мне такая говняная душа – собрался умирать, а от пуль чесанул, чуть не обоссался!

Не – а действительно! – помоги выкрутиться! Не хочу ведь умирать! И жить не могу!
Утро для меня