У психологов есть такое понятие - «ситуационный ступор».
Классический пример ситуационного ступора – отрубленная голова курицы. Тушка некоторое время озабоченно бегает по двору, а голова стекленеющим взором внимательно смотрит на самое себя, курицу, со стороны.
Не может сразу принять и понять, что с ней произошло.
Осмыслить не может.
Врубиться, въехать. Допереть.

Человек тоже не может сразу врубиться в резкий поворот течения своей жизни. Своего модуса вивенди, так сказать.
Неожиданные события и удивительные происшествия вынуждают человека трясти головой, разводить руками, щипать себя в надежде проснуться. По крайней мере, в книжках всегда щиплют себя и приговаривают: «Какой удивительный сон!».
Но это в книжках, а когда ты едешь в багажнике в позе креветки, руки связаны за спиной, а рот заклеен скотчем, остаётся только крепко зажмуриваться. Даже потрясти головой невозможно, потому что на лесной дороге и без того непрерывно трясёт от макушки до пяток.
Ноги, кстати, тоже связаны.

Въезжаешь в новые обстоятельства с трудом и не сразу. Дикая боль в связанных за спиной руках, судорога в бедре от неудачно выбранного положения твоего тела – в смысле, те, кто бросил тебя в багажник, совершенно не подумали о выборе положения; невыносимая ломота в спине.
Все эти разнообразные боли так плотно заполняют твоё тело, что в мозгу вместо необходимого осознания и анализа ситуации визжит только одна мысль: завопить, дёрнуться и освободиться.
Ты мычишь и ёрзаешь в душной темноте, становится ещё больнее, тело отказывается терпеть, мозг нагревается и буксует. Из глубины всплывает жалкая надежда потерять сознание.
И только густой запах машинного масла даёт верное направление мыслям – да, это всерьёз.
Это наяву.

Это всё происходит с тобой. Как говорят американцы: «Здесь и сейчас». В американских машинах, говорят, есть специальная ручечка внутри багажника, которая автоматически открывает багажник изнутри.
Но это не американская «янки-танки», это - немецкая «БМВ», переходная модель «семёрки» на широких шинах.
Кроме того, к отсутствующей ручке всё равно должна была бы прилагаться расположенная в удобном доступном (-подручном!) месте автоматическая перетиралка для скотча на запястьях.
Никаких этих опций в багажнике нет – есть только измученное тело, которое уже и не болит, а кричит безобразным криком из каждого сустава и жилки, и как будто уже со стороны. Пересыщенный раствор боли, тебе кажется, что руки, ноги, спина, шея мотаются по багажнику отдельно от твоего «Я», сами по себе. В меркнущем мозгу брезжит только надежда потерять сознание и заполняет голову сводящий с ума сладковатый запах машинного масла.
Обильный.
Всепроникающий.
Плотный, вязкий и липкий.
Когда-то в другом мире, тысячи лет назад тебе нравился этот запах, ты с удовольствием водил носом над канистрой, прежде чем влить золотистую струю в двигатель.
Не так просто купить фирменное масло – вот, например, при левом повороте от гостиницы «Россия» на набережную есть палатка, в ней продаётся масло «Кастрол».
Висит рекламный флаг.
Теперь в тебя, как в вечный двигатель боли и страдания, влит запах машинного масла, ты думаешь с вялым интересом: «Если меня вырвет, я же задохнусь с заклеенным ртом?».

Пошарив в точечных остатках разума, обнаруживаешь, что мысль о смерти совсем не пугает. Так - прерывисто пульсирующая релюшка инстинкта самосохранения.
Страх смерти ощущается каким-то забытым непонятным предрассудком. Только бы спрятаться от боли и накрывающих волна за волной судорог.
Конечно, смерть от удушья в собственной рвоте не так прекрасна, как потеря сознанья, но тоже ничего.
К тебе приходит откровение, что смерть – это не самое страшное в жизни.

Тряска прекращается, багажник заливает свет и воздух.
Лесной свежий воздух.
Это так инородно и дико, что пугает тебя ещё больше. Оказывается, ты уже свыкся со своим багажничком, обжился в этом мраке, пропитанном запахом ужаса и машинного масла.
Катаешься в багажнике практически как сыр в масле.

Страх перед светом и чистым воздухом выступает не в виде образов или связных кусков аргументированных мыслей, этот страх вообще производит не мозг, он такое же порождение твоего измученного тела, как и судороги.
Твоё тело, отделяющееся от тебя, висящее на сотнях рвущихся кровавых веревочек мычит о том, что пунктом назначения мучительной дороги могут быть только бесконечно бОльшие мучения.

Тебя вываливают из багажника, как безымянный мешок картошки, разрезают скотч на руках, ногах, лице. С лица скотч отрывается с омерзительно хрустким звуком. И с болью, будто бы рвётся собственная кожа.
Ты пытаешься подняться и падаешь.
Встаёшь на колени, изгибаясь в разные стороны, как пьяный жук, пытаешься ощутить свои кости, мышцы и связки, нащупывая ответный отзвук онемевшего тела.
Как будто ждёшь стука экипажа из-за борта аварийной подлодки. Стука нет, тело неуправляемо.
Ты сидишь, завалившись набок, упираешься локтём в траву. Судороги отходят, под кожей гуляют тысячи иголок-боржомчиков, тебя корячит в разные стороны, ты подёргиваешься и шевелишься бессмысленными импульсами, как тестируемый робот.

Подёргиваешься и не смотришь вверх. Щуришься от яркого света, рассматриваешь веселенькую майскую травку, но вверх не смотришь.
Тебе резко поднимают голову и, вдавив пальцы глубоко в щёки, тянут вверх.
«Неужели нет более благообразного способа подъёма с земли?» - проскакивает мысль. «После переезда в багажнике – наверно, нет», - сразу же рождается ответ.

Качаясь, я стою, рассматривая чужие ноги. Ноги обуты в ботинки «инспектор» и кроссовки.
Ещё пара «инспекторов».

Кроссовки и «инспекторы» молчат.
Я тоже молчу.
В конце концов, они молчат, и я молчу. Почему я должен знать, что они хотят видеть мои глаза и слушать мои слова?
Я смотрю вниз, и буду смотреть. Да, буду смотреть на траву, мне никто не приказывал смотреть на них.
И поднимаю голову.

Да, это они.

- Ну, в Москве не договорились, на природе всегда беседовать легче, - говорит Старший Инспектор и дурашливо вытягивает губы трубочкой. Стройный, тонконосый блондин.
Я молчу. Я имею право молчать.
Вжикает молния. Старший Инспектор расстёгивает брюки, вытаскивает член и пускает витую, переливающуюся в рваных тенях колышущейся листвы струю мочи мне на брюки. Где-то на уровне колен.
Брюки намокают и тяжелеют, я смотрю, не отрываясь. Струя ослабевает, уходит с колена мне на щиколотку.

Кроссовки стальными пальцами берут меня за шею. Струя пропала, её нет, но Старший Инспектор почему-то не застёгивается.
- Может, ему в рот сначала машинного масла литруху залить? – спрашивает Второй Инспектор. – Нос зажать и залить через воронку?
- Да можно…

Запах машинного масла, оказывается, никуда не пропадал, он был всё время рядом. Ты дёргаешься вперёд и вверх, делаешь длинное тянущее движение шеей, падаешь на колени и изливаешься рвотой. Рвота длинная, она выворачивает тебя наизнанку, когда позывы сходят на нет, ты стараешься вызвать их ещё и ещё.
Лишь бы не вставать.
Ты объективно