А ещё того лучше - в кардинальной реконструкции.

Поданный мной через полтора месяца план реконструкции был основан на двойном дренаже и замкнутой системе ручейков-арыков, разделяющих дорожки. Увеличить подпор воды на верхней прудовой плотине, развести арыки по всей территории и засадить берега так, чтобы они не просматривались ни зимой, ни летом.

План так понравился владельцам, что мне повысили зарплату на триста долларов и вручили привиледж-бэйдж с красной полосой, дававший право работать во всех зонах клуба-ресторана.
Я уже, впрочем, и без бэйджа везде ходил.

На меня свалили все спорные работы, вечно подгнивающие на стыках должностных обязанностей.
Отвалилась плитка на цоколе? – Федя!
Поставить на кулер в бухгалтерии бутыль с водой? – Федя-а!...
Очумевший от перепоя гость выворотил колесом бордюрный камень – Федя, сюда!
Повесить картинку в фойе, помочь разгрузить машину, сломался электропривод, надо сбегать закрыть ворота… - Федя, Федя, Федя!
…И не забывал основных Фединых обязанностей: с утра до вечера подрезал живые изгороди, готовил дренаж вдоль арыков, косил траву. В Красной Зоне бунгало треск газонокосилки не допускался, косили с Сергеичем вручную, литовками. Сергеич обучил меня приятным премудростям косца – не дёргай, не задирай, плавно веди, полотно чаще отбивай…

Ильяс недополучил с меня оговоренное, уехал - родственник устроил его в Казани на хорошее место.

Я прополз через весну и лето как улитка, оставляя клейкий след покорности и трудолюбия.
Не смотреть в глаза, кивать, не спорить. Делать всё для всех.
По собственной инициативе мыл машины избранных «Медведей», старательно сгоняя струёй из шланга в ливнёвку грязную пену.
Избранные воспринимали это благожелательно, расценивая как дополнительную иерархическую льготу.

Спал всего три-четыре часа в сутки.
Сначала думал, что не выдержу и сойду с ума от недосыпания.
Потом привык. Сознание как-то по-другому заработало, а органы чувств необычайно обострились.
Правда, охранник Лёньчик назвал это по-другому: «Глюки у тебя пошли, Федя».

Стал предугадывать обращённые ко мне слова, слышал копошение ползающей в цветке пчелы, за тридцать метров чувствовал табачную вонь брошенного окурка. Без слов разговаривал с кабанами и оленями.

Кабан – прекрасная боевая машина, даже разворачивается рывками, как танк. Хрупает и хурчит, скашивая на тебя занятой взгляд.
Удивительный взгляд оленя – понял, почему на Востоке «олений взор» - высший комплимент для женских глаз. Смотрит чуть пугливо и одновременно с доверчивым ожиданием счастья.

Алёна смотрела не так. На первом плане высокомерие, за ним – сложная смесь кислой настороженности с постоянной готовностью к скандалу.

Я даже удивился, вспомнив про Алёну.
Забыл?…
Забыл.

В сентябре привезли трёх медведей и две группы волков, рассадили по разным вольерам, начали готовить.
Медведи за время неволи и переезда запаршивели, ежедневно приезжал ветеринар.
Волки тяжело отходили от потерянной свободы, лежали, отказывались от пищи. Полиняли.
Выглядели звери не грозно, побито и жалко. А должны быть свирепыми и грозными.

Я по ночам разговаривал с ними, носил с кухни свежие куски мяса с кровью. Потихоньку очухивались.

----------------------------------------------------------------------
----------------------------------

По четвергам Дергунов ужинал недолго.
В восемь часов «Хаммер» въехал на своё «медвежье» место, Дима проводил Дергунова в ресторан и пошёл в «караулку».
Лентяй-водитель сразу зарыскал глазами: «…где Федя?»
Коврики запылились, торпеда несвежая…

Я ползал около стоянки на коленях, выщипывая сорняки. Подбежал, показушно высоко подбрасывая колени, покивал.
Помыл машину, подтащил шланг, согнал пену.
Спросил позволения удалиться и, получив милостивый кивок, продолжил выщипывание на дальнем краю клумбы.

Дергунов вышел к машине в начале десятого, Дима прикрыл за ним дверь, уселся сам. Машина проехала несколько метров и остановилась. Правое переднее колесо спустило.

( Я не рискнул действовать просто шилом, мне требовались надёжные проколы. Пассатижами загнул кончик шила узким крючком и подточил место сгиба. Получился почти индонезийский крис – крючок, выходя из резины, раздирал края и вытаскивал за собой лохмотушки )

- Эй, Федя! – водитель махнул рукой. Дима и Дергунов вышли из машины, встали неподалёку.

Под водилиным руководством я открыл багажник, отсоединил от левого борта огромную запаску - до чего ж тяжёлое колесо!!! Килограмм сорок точно есть…
Поддомкратил машину, снял-поставил.
Потупив глаза, подкатил спущенное к багажнику.
Попытался поднять, охнул, оступился, упал за бордюр.

Упавшее колесо чуть не испачкало Димины ботинки.
Я жалко стонал в траве. Прискуливал даже.

Дима хмыкнул, взял у водителя перчатки в липкую крапчатую точечку.
- Ну, что – взяли?! Да, ёпта, в нём и центнера-то нет!

Они сделали шаг, второй. Дима держал свой край колеса на отставленных и вытянутых руках, чтобы не испачкать обшлага костюма. Манжеты белели в сумерках.

…Зажило у него укушенное запястье? – подумал я.

Белые манжеты – хороший ориентир.
Продолжая поскуливать, я поддёрнул к себе запрятанный в траву полуметровый сучкорез Fiskars c силовым приводом для толстых веток, встал, сделал три больших шага, и перекусил Диме сначала левое, а потом правое запястье.

Нажимая на длинные рукоятки, я сначала дёргал ими под углом, добиваясь точной посадки, чтобы опорное лезвие надёжно попало под головку локтевой кости запястья–caput ulnae, а уж потом нажимал изо всех сил.
Я хотел, чтоб лезвия прошлись по связкам запястья мимо os lunatum-полулунной кости, потому что сомневался, что для широкой локтевой кости усилие ножниц будет достаточным, и не хотел рисковать.

Кисти отпали невероятно легко. Гораздо легче сучков.
Димин край колеса пошёл вниз, водитель выронил свой, и невезучее колесо плоско бухнулось на асфальт, придавив пальцы отрезанных Диминых кистей.
Дима взвыл и всплеснул руками, как жалующийся Пьеро в старом фильме «Буратино», обдав свежевымытую машину струями крови, толкающимися из запястий.
Рухнув на колени, он попытался достать из-под колеса свои придавленные кисти.

…Интересно, какое время необходимо человеку, чтобы осознать факт отсутствия своих ладоней и держательно-хватательного аппарата?
А для того, чтобы примириться с этим фактом? – бэк-вокалом подумал я, делая шаг назад и хватая лежащую в траве косу-литовку.

Дергунов, завороженно наблюдая за Димой-без-рук, тоже сделал шаг назад и стал поворачиваться, облегчив мне задачу.
Ни коса, ни секатор не были предназначены для таких непрофильных работ, а возможность потренироваться у меня отсутствовала. Я боялся, что лезвие косы может завязнуть в тканях, причинив глубокий, но неопасный порез.

Как в школе на уроках труда – режешь пластилин, а нож в нём залипает.

Я сделал плавный мах под колени Дергунова, стараясь точнее попасть на сгиб, поверх большеберцового мыщелка, и повёл косу на себя. Он не упал, не закричал.