старушка разговор со скользкой темы. - У нас проездом или как?

- Я, бабушка, пострадал безвинно от коммунистов, - вдохновенно начал врать Исаак Антипович, - приход наш разорили, в храме слесарную мастерскую устроили. Братия вся разбежалась по другим приходам, а я епитимью исполняю во избавленье вас, несчастных, от слуг антихристовых, что о звезде пятиконечной ходят. Езжу я третий год, питаюсь кореньями, да что подадут добрые люди Христа ради.

"Что-то меня занесло, - смутился про себя Парсонс. - Какие, в пизду, коренья! Ну да ладно, схавает и так."

- Бьют меня на каждой станции нехристи. Но я на них не в обиде. Видно, такая моя судьба - за вас пострадать, - самозабвенно пер Парсонс. - И, бывало, бьют меня, а я только ласково им улыбаюсь и говорю: "Дети мои, опомнитесь! Вельзевул движет вашими руками! Молитесь, пока не поздно!" - так-то, бабушка. А зовут меня Исаак. Исаак я. Родом из Улан-Батора, отец мой был племянником далай-ламы. - Парсонс уже не мог остановиться и слушал себя с ужасом. - Мать моя была третьей женой Мао Цзе Дуна, слыхала, бабка, про такого? Нет? То-то! До пяти лет меня поили кобыльим молоком, кумысом по-ихнему, и от этого снизошла на меня благодать. Стали у меня виденья среди бела дня. Ручки-ножки в судорогах бьются, все вокруг заблюю от этого сраного кумыса, а в глазах красные пятна и понос круглые сутки. А родители мои, пидеры ебнутые, царство им небесное, прыгают вокруг меня и радуются; кричат, это, мол, Будда с ним разговаривает, Будда! - и жрать не дают, а опять кумысом поят. Терпел я эту мерзость пять лет, чуть не издох. А на шестом году сел в табуне на спокойную кобылку и ночью тихонько съебал от родителей. И кем я с тех пор только не был. Долгая история. А сейчас вот здесь езжу, людей предостерегаю от соблазнов. И сам спасаюсь.

Ошалелая бабка из длинного рассказа усвоила, что мученика зовут Исайя и что он третий год живет в сортире на цепи. Она всплеснула руками и закудахтала:

- Ох-ти, лихонько, да что ж это творится на белом свете! Я, батюшка, щас принесу перекусить чего. А про меня так и знайте. Я завсегда на энтих поганых кансамольских собраниях в кармане фигу складывала, когда голосовала. Так что я с большевиками сызмальства борюсь. Они моего родителя, папашу значит, в лагере сгноили. А я за это, Господи, прости мою душу грешную, ихнего председателя колхоза триппером заразила! Вы, батюшка, благословите грешницу, не отвергайте! Ручку дозвольте, приложиться, - зашлась бабка в религиозном восторге.

"Точно, ебнутая, - подмал Исаак. - Ручку ей дозвольте. А я и благословлять-то не умею и не видел ни разу, как это делается. Черт, что же делать? Жалко, не сгноили тебя с папашей заодно. Промашку товарищи допустили. Ишь, расквакалась, старая жаба!" - уже с ожесточением добавил про себя Исаак.

Парсонс злорадно протянул старушке правую руку, которой он недавно вытирал себе задницу, так как туалетной бумаги в сортире, естественно, не было. Та с восторгом и слезами умиления облобызала ручку.

Кроме триппера у бабки был еще и запущенный гайморит, и она не ощущала запахов. Парсонс в это время мучительно вспоминал, как крестятся православные: слева-направо или справа-налево, не вспомнил и благословил бабку, как придется. Получилось неправильно, по-католически. Бабка изумленно уставилась на него и спросила:

- А Вы, батюшка, какой веры будете?

Парсонс понял, что попал впросак, и брякнул:

- Это, бабка, новая церковь. А так мы православные, нас патриарх приезжал благословлять. Не лезь с глупостями. Иди, молись. Да пожрать принеси.

- А как же, батюшка, называется новая церковь? - не унималась подозрительная бабка.

- Странствующие схимники-кастраты седьмого дня, - устало поведал "Исайя".

Бабка протяжно ойкнула и прикрыла беззубый рот ладошкой:

- Ой, лихо мне! Оскоромилась на старости лет, не видать мне теперь причастия! Что же я теперь в вашу веру крещенная получаюсь? Ой, лихо! Пропала я!

- Да, да! - злорадно завопил "Исайя". - Пиздец тебе, бабка! Теперь ты наша, и не миновать тебе геенны огненной! Жариться тебе на вечном огне до Страшного суда!!!

Это уже было слишком для несчастной. Она обмякла и по стене сползла без чувств на грязный пол. А Исаак продолжал блажить:

- Всем пиздец! Все, кто едут со мной в одном вагоне, теперь грешники перед Богом. Свой позор только кровью своей смоете! Все пойдете в чистилище! Покайтесь, грешники, пока не прозвучал трубный глас! Одна душа уже вознеслась к Вельзевулу. Она думала, что там, на небесах, ее по головке за комсомол погладят. Хуй там! Небось, корчится уже на костре, поганое отродье! Вступайте на истинный путь; только мы, схимники-кастраты, приведем вас к вечному блаженству. Голосуй, а то проиграешь!

Впоследствии последняя фраза стала предвыборным слоганом одного политика. Своим успехом он во многом был обязан этой фразе, но об Исааке, естественно, никто не вспомнил.

Исаак пустился во все тяжкие. Он понял, что ждать теперь ничего хорошего не приходится, и до самого Кирова пугал охуевших пассажиров хриплыми выкриками из туалета. Он пообещал мор, глад, чуму, импотенцию, демократию и кучу прочих гадостей калибром поменьше на головы несчастных попутчиков при их короткой жизни и все круги ада после смерти, если они сейчас же не примут посвящение в схимников-кастратов.

Он добился таки, что один пенсионер из Калуги согласился перейти в новую веру. Спьяну, ясное дело. Остальные пассажиры потихоньку перебрались из "чумного" вагона в соседние и вздрагивали от приглушенных криков Исаака.

Новообращенный мотивировал свое решение так:

- Один хер, пенсию пятый месяц не платят. Я в Москве в переходе подземном нищенствую Христа ради. При коммуняках жрать было нечего, при демократах я вообще один остался. Старуха не сдюжила. Померла с голоду год назад. Сына-инженера сократили, так он спился, сейчас в дурке лежит. Внука в Афганистане убили. Может, при этих твоих кастратах хоть заживем получше. А что до аппарата, до мудей, стало быть, так мне он уже ни к чему. Я свое по девкам отбегал, пора и честь знать. Так-то. Записывай меня в свою партию и кастрируй на хуй! Хуже уже не будет!

А поезд уносил нашего зафиксированного героя все дальше от дома.

В Горьком, наконец, заинтересовались необычным пассажиром. На все вопросы существо невнятно мычало, чесалось, плакало - и только. Туалет нельзя было использовать по прямому назначению, пассажиры боялись заходить в этот вагон; прошел слух, что там живет бесноватый, юродивый старец, который насылает порчу на всех пассажиров. Проводник глушил темные страхи водкой и лыка не вязал с самого Котласа.

Налицо был непорядок. Он должен был быть устранен.. Стоянка в Горьком была задержана на два часа. Все это время бригада врачей безуспешно пыталась отделить безумного наездника от его "седла". Парсонс активно сопротивлялся, кусался, бил врачей руками и ногами и кричал что-то об искуплении и о каком-то знаке свыше.

После очередной попытки врачи и дежурный по станции вышли в тамбур покурить и перевести