Впервые он заступился за меня перед самой школой, когда мне было уже 7 лет. До этого он рассказывал мне, что на Луне живут непослушные дети, которые делают там всё, что хотят и о которых совсем позабыли уже их родители… Ещё он кормил меня кислой вишней и говорил, что это очень полезно. А когда я морщился – он ржал, как конь. Постоянно отнимал у меня апельсины и конфеты из новогодних подарков и говорил, что маленьким это очень вредно. Раздавал щелбаны и пинки, стоя у меня за спиной, а когда я возмущался, то он съезжал с темы и говорил, что это не он, а «вон та толстая тётька…» В общем, мой старший брат издевался надо мной, как хотел.
В то, предшествующее школе, лето мы своим ходом ездили к бабушке, на улице Красноармейской, на троллейбусе. Мою группу в детском саду уже расформировали, а на новые знакомства я шёл весьма неохотно в ту пору. Поэтому в детский сад меня решили не водить, а отправлять со старшим братом к бабке, которая жила в своём доме, в районе города, который весь был и занят частной застройкой. У детей с соседних домов был какой-то свой менталитет, понять который в то время мне было сложно. Чем-то они походили на героев многих рассказов «о лете в деревне» разных авторов (например, С. С. Горбункова), которые здесь вывешивались. Не могу сказать, что они были какие-то все недалёкие, но мировосприятие у них было совершенно иное нежели, чем у меня. К тому же нужно добавить, что все они были татарами, которых достаточно много проживает до сих пор в этом, когда-то для меня родном, провинциальном городке. Их разговор, с заметным татарским акцентом, я понимал с трудом, а когда они, иногда, между собой, забыв обо мне, переходили на свой родной язык, то я просто недоумевал.
Мы с соседскими мальчишками строили в куче песка, на улице, каждый для себя по целому комплексу каких-то сооружений. Почему-то у меня они получались лучше всех и за это они решили мне однажды отомстить, разбомбив их кусками асфальта и щебнем, договорившись предварительно между собой по-татарски. Один из кирпичей, расколотил, подаренный отцом, игрушечный грузовик, а другой попал мне по ноге… На мои вопли с каменным лицом вышел из калитки старший брат и, увидев, как я пытаюсь защитить свои постройки, не сказав ни единого слова, раздал пиздюлей всему этому смеющемуся сообществу с редкостной методичностью, разбивая ебальники исключительно в порядке общей очереди. Когда я увидел, как они падают, словно кегли в боулинге, под его ударами; как капает крупными рубиновыми каплями с их носов кровь, то мне почему-то их стало жалко и я снова громко заорал, чтобы он перестал, потому что им больно.
- А ты вспомни, как было больно тебе, - гавкнул на меня он. И продолжил уже в их сторону:
- Я любого из вас порву за него, - и показал на меня, - Всем понятно?
Все активно закивали головами, утирая кровавые сопли.

Через 4 года, вернувшись уже от другой бабушки, тоже летом, я узнал, что от нас ушёл отец. В принципе, к этому всё давно шло, но в наивных детских мозгах это не могло уложиться. Я проплакал целый день, лёжа на своей кровати. Заданная на лето, «Повесть о настоящем человеке» совершенно не лезла в голову, но я упорно пялился в неё.
Зашёл брат и впервые начал меня успокаивать.
- Ты не сможешь меня так же, как папа, любить, - сказал я.
- Я тебя буду любить ещё больше. Обещаю, - сказал он, глядя мне в глаза.
Он меня не обманул.

Ещё через семь лет, когда я уже заканчивал школу и параллельно работал на самой распиздяйской дискотеке в нашем городке я спьяну подрался совершенно в другом районе. К тому времени у меня был уже первый юношеский по боксу и, надо сказать, что в той драке мы с другом одержали победу вдвоём против четверых. Единственное, что портило настроение – начали-то бесчинствовать именно мы. Вскоре за это пришлось ответить. Когда в городе живёт сто тысяч человек вполне легко отыскать нужного, но тогда я не думал об этом…
Возмездие пришло через две или три недели. Немезида в лице 5-7 человек ввалилась прямо на дискотеку, где я работал и перед всеми сотрудниками и посетителями меня отмудохали черенками от лопаты, как ссаного кота. Предварительно, мне, конечно, представили двоих парней, которым я сломал нос и челюсть. Предварительно, от страха подобралась мошонка. Предварительно с меня попросили за сломанный нос 50 рублей, а за челюсть – 100 (деньги-то по тем временам немалые). Деньги давать я отказался и с бОрзым видом попробовал наехать на них в ответ, но договорить мне не дал оглушительный удар в челюсть. Кто-то из сотрудников – пацанов немного постарше – пробовали вмешаться, но тоже пострадали. Они сказали, что за деньгами придут через неделю.
Два сломанных ребра мешали вздыхать, вставать, ложиться, да и на унитазе напрягаться было больно и несколько раз пил слабительное, которое говорило о себе, порой, в самое неподходящее время.
Через неделю за деньгами никто не пришёл. Брат, когда узнал обо всём, пропал из дома на три дня. А когда пришёл небритый, в замызганном «строгом» Адидасе, от него воняло шашлыком и перегаром. Он нашёл тех людей и решил всё за меня. Только сейчас я понимаю, как идиотски себя повёл в тот раз, когда вместо слов благодарности обвинял его во вмешательстве в свои дела.
- Ты представить не можешь, насколько гнилые были твои дела, - это всё, что он сказал мне в ответ, лёжа лицом к стене в нашей комнате.

В середине октября 1992 года, когда я приехал впервые в отпуск к заболевшей матери, брат часто пропадал и жил уже где-то. Где – я не знал. Про него рассказывали много всякой гадости соседи, родственники и просто знакомые. Домой он приходил крайне редко, всегда на разных автомобилях, в дорогом заграничном шмотье. Каким-то он стал другим тогда, совсем далёким и чужим, как мне показалось. Домой он вечно тащил много еды, денег, радиотехники и прочего хлама, который в те мутные времена только начинал входить в нашу жизнь.
Всё мне стало понятно, когда увидел у него пистолет. Это был какой-то обыкновенный древний револьвер. Всё выстроилось в стройный логический ряд: дорогая одежда, иномарки, заграничная выпивка и еда, деньги ПАКЕТАМИ (!) – такого я в жизни ещё не видел, как и новые десятитысячные купюры светло-голубого цвета, которые и разменять-то было почти проблемой. Да, и ещё меня поразила большая стопка ваучеров у него в столе…
Потом разговор с ним. Тяжёлый и трудный. За бутылкой вонючего польского пойла, которое называлось «Спирт королевский» (интересно, хоть один король пил это?). Конечно, мы едва не передрались. Противоречия труда и капитала обострились до предела. Я говорил, что проливал кровь за Родину, а он предлагал забить хуй на эту самую Родину и жить нам друг для друга. Больная мать, услышав нашу пьяную брань на кухне, встала и, качаясь, разогнала нас по разным комнатам…
На утро жутко болела голова. Мать вечером того дня умерла, помирив нас через трое суток на своей могиле. А до похорон я был в каком-то коконе, не ночевал дома и жутко злился на брата за то, что практически один ухаживал все эти две недели за матерью.